Сочинения
Шрифт:
– Вы отрицали, что железы выдры выделяют жидкость, тождественную бобровой струе.
– Я ограничился замечанием, что, быть может, в этом вопросе не следует доверять Аэцию.
Эак рассвирепел.
– Вы занимаетесь медицинской практикой?
– Я практикую в этой области, – робко вздохнул Урсус.
– На живых людях?
– Предпочитаю на живых, нежели на покойниках, – сказал Урсус.
Урсус отвечал серьезно и вместе с тем заискивающе; в этом удивительном сочетании двух интонаций преобладала вкрадчивость. Он говорил с такой кротостью, что
– Что вы там воркуете? – грубо сказал он.
Урсус растерялся и ограничился тем, что ответил:
– Воркуют молодые люди, старики же только кряхтят. Увы, я могу лишь кряхтеть.
Эак продолжал:
– Предупреждаю вас: если вы возьметесь лечить больного и он умрет, вы будете казнены.
Урсус отважился задать вопрос:
– А если он выздоровеет?
– В таком случае, – ответил доктор более мягким тоном, – вы также будете казнены.
– Невелика разница, – заметил Урсус.
Доктор продолжал:
– В случае смерти больного карается невежество, в случае выздоровления – дерзость. В обоих случаях вас ждет виселица.
– Я не знал этой подробности, – пролепетал Урсус. – Благодарю вас за разъяснение. Ведь не всякому известны все тонкости нашего замечательного законодательства.
– Берегитесь!
– Буду свято беречься, – промолвил Урсус.
– Мы знаем, чем вы занимаетесь.
«А я, – подумал Урсус, – знаю это не всегда».
– Мы могли бы отправить вас в тюрьму.
– Я вижу, милостивейшие государи.
– Вы не в состоянии отрицать ваши проступки и своевольные действия.
– Как философ, прошу прощения.
– Вам приписывают целый ряд дерзких суждений.
– Это страшная ошибка.
– Говорят, что вы излечиваете больных.
– Я – жертва клеветы.
Три пары бровей, устрашающе направленных на Урсуса, нахмурились; три ученые физиономии наклонились одна к другой; послышался шепот. Урсусу померещилось, будто над тремя головами трех официальных представителей науки высится один дурацкий колпак; многозначительно-таинственное бормотание этой троицы длилось несколько минут, в течение которых его от ужаса бросало то в жар, то в холод; наконец Минос, председатель, повернулся к нему и с бешенством прошипел:
– Убирайтесь вон!
Урсус почувствовал приблизительно то же, что чувствовал Иона, когда кит извергнул его из своего чрева.
Минос продолжал:
– На этот раз вас отпускают.
Урсус подумал:
«Уж больше я им не попадусь! Прощай, медицина!»
И прибавил в глубине души:
«Отныне я предоставлю больным полную свободу околевать».
Согнувшись в три погибели, он отвесил поклоны во все стороны: докторам, бюстам, столу, стенам, и, пятясь, отступил к дверям, чтобы исчезнуть, подобно рассеявшейся тени.
Он вышел из зала медленно, как человек с чистой совестью, но очутившись на улице, кинулся бежать опрометью, как преступник. При ближайшем знакомстве представители правосудия производят столь страшное и непонятное впечатление, что, даже будучи оправданным, человек норовит поскорее унести ноги.
Убегая, Урсус ворчал себе под нос:
– Я дешево отделался. Я – ученый дикий, они – ученые ручные. Доктора преследуют настоящих ученых. Ложная наука – отброс науки подлинной, и ею пользуются для того, чтобы губить философов. Философы, создавая софистов, сами роют себе яму. На помете певчего дрозда вырастает омела, выделяющая клей, при помощи которого ловят дроздов. Turdus sibi malum cacat [838] .
838
дрозд роняет помет себе на беду (лат.)
Мы не хотим изобразить Урсуса чрезмерно щепетильным. Он имел дерзость употреблять выражения, вполне передававшие его мысль. В этом отношении он стеснялся не более, чем Вольтер.
Вернувшись в «Зеленый ящик», Урсус объяснил дядюшке Никлсу свое опоздание тем, что ему попалась на улице какая-то хорошенькая женщина; ни словом не обмолвился он о своем приключении.
Только вечером он шепнул на ухо Гомо:
– Знай: я одержал победу над трехголовым псом Цербером.
7. По каким причинам может затесаться золотой среди медяков?
Произошло неожиданное событие.
Тедкастерская гостиница все более и более становилась очагом веселья и смеха. Нигде нельзя было встретить более жизнерадостной суматохи. Владелец гостиницы и его слуга разрывались на части, без конца наливая посетителям эль, стаут и портер. По вечерам в низенькой зале светились все окна и не оставалось ни одного свободного столика. Пели, горланили; старинный камин с железной решеткой, доверху набитый углем, пылал ярким пламенем. Харчевня казалась вместилищем огня и шума.
Во дворе, то есть в театре, толпа была еще гуще.
Вся публика пригорода, все население Саутворка валом валило на «Побежденный хаос», так что к моменту поднятия занавеса, иными словами – когда опускалась подъемная стенка «Зеленого ящика», все места были заняты, окна битком набиты зрителями, галерея переполнена. Не видно было ни одной плиты на мощеном дворе: сплошная масса голов скрывала все.
Только ложа для знати по-прежнему оставалась пустой.
Вот почему в том месте, где находился как бы центр балкона, зияла черная дыра – на актерском языке это называется «провалом». Ни души. Всюду толпа, а здесь – никого.
И вот однажды вечером здесь кто-то появился.
Это было в субботу – в день, когда англичане спешат развлечься в предвидении воскресной скуки. В зале яблоку негде было упасть.
Мы говорим «в зале». Шекспир тоже долгое время давал представления во дворе гостиницы и называл его залом.
В ту минуту, когда раздвинулся занавес и начался пролог «Побежденного хаоса», Урсус, находившийся в это время на сцене вместе с Гомо и Гуинпленом, по обыкновению окинул взором публику и поразился.