Сочинения
Шрифт:
— Помнишь ли ты нашу вчерашнюю игру? — сурово спросил граф у своего родственника.
— Помню, что я проиграл все, что имел.
— И даже свою жизнь.
— О нет! Это я видел только во сне. Не правда ли, мадемуазель Генриетта?
— Эмма и я были свидетельницами, когда вы проиграли графу вашу жизнь, — отвечала девушка, — теперь вы его собственность, и он может сделать с вами все, что захочет.
— Знаю, знаю! Все это не более как шутка!
— Я не шучу, — прервал его граф, — ты оскорбил меня и
— Так убей меня… Я готов умереть…
— Я не намерен убивать тебя, а так как ты мне совершенно не нужен, то я дарю тебя мадемуазель Эмме.
— Перестань шутить, — возразил Тараевич, — разве я невольник, которого можно продать или подарить кому-нибудь?
Злая усмешка появилась на губах графа.
— Жизнь твоя в руках этой прелестной особы. Ты должен исполнять все ее приказания, — сказал Солтык, поклонился дамам и вышел.
Несчастный стоял как громом пораженный.
— Позвольте узнать, какая участь ожидает меня? — спросил он дрожащим голосом.
— Предоставляю вам выбор: или слепо повиноваться моей воле, или умереть, — сказала Эмма, с кинжалом в руке подходя к своей жертве.
— Я буду вашим самым покорным рабом.
— Оставайтесь здесь, пока я не вернусь из Киева. Генриетта будет вас караулить, и вы должны повиноваться ей, точно так же, как мне самой.
— Вы мой пленник, — строго объявила Генриетта, — если вы осмелитесь хоть в чем-нибудь меня ослушаться, я застрелю вас, как собаку. — И она пригрозила ему пистолетом.
— Умоляю вас, скажите, что меня ожидает? — обратился несчастный к Малютиной. — Сжальтесь надо мной!.. Не убивайте меня!
Эмма презрительно пожала плечами.
— Вы сообщник иезуитов, и я не могу иметь к вам сострадания, — отвечала она, гордо подняв голову, — но, быть может, вы мне еще понадобитесь и я пощажу вас на некоторое время, — понимаете ли вы?
— Благодарю вас.
— Не благодарите: я вам ничего не обещала. — И сектантка вышла из комнаты с гордым величием королевы.
Солтык ожидал ее на крыльце, и они вместе уехали в Киев.
— Теперь я за вас отвечаю, — обратилась девушка к своему пленнику, — убедитесь в том, что здесь вам никто не окажет помощи, а при малейшей попытке бежать вас застрелят.
Тараевич машинально подошел к окну и увидел на дворе двух мужиков с ружьями.
— Будете ли вы повиноваться мне? — спросила Генриетта, не выпуская из рук пистолет.
— Буду.
— Идите же вслед за мной.
И она повела его в то подземелье, где еще так недавно сама молилась, обливаясь слезами. Там ожидали ее две молодые крестьянки. Они совершенно равнодушно посмотрели на новую жертву кровавой секты.
— Свяжите его, — приказала им Генриетта.
— Вы хотите убить меня! — закричал Тараевич.
— Не смейте защищаться, — сказала девушка, приставляя дуло пистолета к груди страдальца.
В
— Накажите его, — продолжала Генриетта, — и научите молиться Богу. Он великий грешник.
Крестьянки сорвали с Тараевича сюртук и взяли в руки висевшие у них за поясом плети.
Солтык проводил Эмму до Киева и снова вернулся в Комчино, где его ожидал патер Глинский. Сектантка отправилась прямо к Карову, переговорила с ним и, вернувшись домой, написала записку Ядевскому. Тот не замедлил явиться.
— Скажу тебе коротко, — начала девушка, — счастье наше близко: дня через три я буду готова идти с тобою под венец.
Сначала Казимир не поверил ее словам, но не прошло и двух минут, как он лежал у ног Эммы и страстно клялся ей в вечной любви. Яркий луч надежды снова озарил сердце доверчивого юноши, и он ушел домой, напевая веселую песенку.
Эмма подехала на извозчике к дому, где Солтыку являлись призраки его родителей; у ворот ее ожидал Долива, держа под уздцы верховую лошадь. Не прошло и минуты, как сектантка с быстротой стрелы мчалась по большой дороге, не заметив, что за нею кто-то следит. Когда она приехала в Мешков, Каров был уже там.
— Покорился ли Тараевич своей участи? — был первый ее вопрос.
— Да, — отвечала Генриетта, — но все-таки не обошлось без плетей.
— Воображаю, с каким дьявольским наслаждением ты смотрела на страдания этого несчастного!
— Я заботилась о спасении его грешной души.
— Знаю я тебя!
Эмма вместе с Генриеттой и Каровым спустилась в подземелье, превращенное сектантами в тюрьму и место для пыток. Кровавые палачи в своем безумном ослеплении воображали, что злодеяния их угодны Богу. Окованный цепями Тараевич лежал в углу на грязной соломе. По знаку жрицы две служительницы этого языческого капища освободили узника и помогли ему встать на ноги. Перед ним, скрестив руки на груди, подобно грозной богине мщения, стояла Эмма Малютина.
— Бог наказывает вас за то, что вы старались совратить графа Солтыка с пути истины, — начала она, устремив на свою жертву проницательный холодный взгляд, — вы хотели погубить меня… Теперь вы в моей власти.
— Накажите меня… но пощадите мою жизнь… вы мне обещали, — умолял Тараевич.
— Я вам ничего не обещала, — прервала его сектантка, — не ждите от меня сострадания.
— Вы желаете отомстить мне?
— Поймите же, наконец, что я действую не под влиянием оскорбленного самолюбия и не из чувства ненависти за то, что вы пытались помешать моему браку с графом Салтыком… Я жрица, служительница алтаря Всевышнего и принесу вас в жертву для искупления ваших грехов, для спасения вашей души от вечных мук. Вы умрете сегодня.