Сочинения

Шпет Густав Густавович

Имя Шпета в философии неизменно связывалось с гуссерлиан-ством. Работа у Гуссерля в Геттингенском университете отразилась в сочинении Шпета «Явление и смысл» (М., 1914), отстаивающем поворотное значение феноменологии Э. Гуссерля. Однако уже и в этой работе он ясно указал на недостаточность концепции Гуссерля и свои с ним расхождения. Что действительно привлекало Шпета в немецком философе — так это противостояние неокантианству, интерес к вопросам логики и философии математики, понимание философии как чистого знания и неприятие психологизма. Шпет много и тщательно изучал и другие направления «философии знания» (которую он противопоставлял популярной в его молодые годы «философии мудрости»). Феноменология открывала для Шпета возможности исследований пути

образования смысла, причем не только в их абстрактном аспекте, но и в их исторической конкретности. Согласно Шпету, анализ сознания предполагает историческое исследование «смысловой» деятельности человека — в искусстве, литературе, науке, религии и т. д.

В своей книге «Явление и смысл» Шпет пишет о том, что «бытие разума состоит в герменевтических функциях», раскрывающих смысл предмета. Явление этого смысла открывается нам в «организующей направленности различных форм духа в их социальной сути: язык, культ, искусство, техника, право» (стр. 209—210). Исследование этих разнообразных форм и вводится Шпетом в число основных задач философии. Этими идеями одушевлена и его фундаментальная работа «История как проблема логики» (из трех частей которой опубликована только первая), труд, не потерявший своего принципиального значения и в наше время, а также работы по этнической и социальной психологии.

Он попробовал перенести результаты, достигнутые им в философии языка, семиотике (тогда еще существовавшей лишь в замысле) и герменевтике1, в другие области знания; примером этого является работа «Введение в этнопсихологию».

Выдающийся советский языковед Р. О. Шор писала по поводу выхода в свет «Эстетических фрагментов» Шпета, что автор впервые, опережая европейских мыслителей, создал возможности для строгого разграничения предметов изучения лингвистики, поэтики и философии искусства. Кстати сказать, книги «Внутренняя форма слова» и «Эстетические фрагменты» вызывают ныне особый интерес как предвосхищение некоторых проблем современной лингвистики (а именно семантики и семиотики). В списке готовившихся в 20-е годы работ Шпета следует

1 Которой посвящена рукопись его книги «Герменевтика и ее проблемы» (1918), ныне подготовленная к печати в ежегоднике Института мировой литературы им. А. М. Горького «Контекст».
–

назвать и книгу «Язык и смысл (Философское введение в науку о языке)». В русле идей Шпета работали такие выдающиеся филологи, как Г. О. Винокур, В. В. Виноградов, его учеником был лингвист Н. И. Жинкин.

«Очерк развития русской философии», из которого в опубликованном (в 1922 г.) виде известна только первая часть, представляет собой широкий по охвату материала обзор ранних философских работ в России. И в той же работе Шпет ставит перед собой задачу проследить, как в истории общественного сознания формируются новые смыслы, собственно говоря, дать не историю философских идей, а историю философского сознания в рамках отдельной национальной культуры. Книга написана с позиций последовательного изложения принципов «организованного невежества» русских правительственных учреждений, подавляющих свободную философскую мысль.

В 1927 г. в связи с выдвижением кандидатуры Шпета во Всесоюзную Академию наук по кафедре философии его научная позиция была поставлена под идеологическое подозрение. Вместе с этим подверглось острой критике в печати общее направление работы Государственной Академии художественных наук, и Шпет, сторонник и инициатор активного участия науки в жизни общества, был объявлен главным тормозом научной и художественной культуры, обвинен в создании в ГАХН «цитадели идеализма». После «чистки» ГАХН Шпет был лишен возможности заниматься наукой, написанные им к тому времени работы остались неопубликованными.

«Я прожил жизнь суровую,—писал Шпет в «оправдательном письме».—От уличного, почти нищего мальчишки через революционную школу и до профессора университета при старом режиме лежал путь нелегкий. А смею утверждать, что для ученого я сделал больше, чем требовалось по средней мерке профессора. Кроме специальных знаний в своей основной области в философии я знал достаточно, чтобы мое мнение ценилось в ряде других научных областей: в истории, литерату-, ре, искусствоведении, математике, языкознании. Я читаю не только свою специальную, но и художественную литературу почти на всех европейских языках. Но вот итог всех итогов моей жизни на сегодняшний день: на революцию я хотел и хочу работать, мои специальные знания однако признаны ненужными. Но когда, лишенный возможности научно работать, я предложил государственному учреждению свои услуги по переводам хотя бы с «редких языков» (скандинавских, польского, испанского и т. д.), мне сказали: что же это —бойкот из боязни сделать вызов общественному мнению? Оказываются ненужными и те мои знания, которые могут служить делу хотя бы элементарной культуры...

Два года назад я еще работал полным темпом, хотя до того никогда не знал ни каникул, ни домов отдыха, ни отпусков для отдыха, а мне было уже 49 лет... И вот сегодня, когда я поставлен перед угрозою не иметь возможности принести на ужин картошку моим собственным детям, я все-таки говорю: не верю, чтобы остатки моих сил не могли найти применение в нашей стране, не верю, чтобы здесь, в центре советской культуры, где бесконечна потребность в знании и культуре, мои знания и моя культура были объективно бесполезны и ненужны»1.

1 Письмо датировано 11 февраля 1930 г.

1

В результате долгих ходатайств Шпету была предоставлена возможность переводческой работы.

«Работал я так много, как только допускали силы. Я консультировал при издательствах и вел редакционную работу по классической литературе Англии, Польши, Германии, скандинавских стран и т. д., я перевел несколько романов Диккенса, перевел несколько пьес Байрона... выпустил отдельной книгой историко-литературный, исторический и бытовой комментарий к «Запискам Пиквикского клуба» Диккенса..., работал над редакцией нового перевода Сочинений Шекспира и написал 15 листов комментария к 10 его трагедиям,—в эту работу я вкладывал все свои силы: я поставил своей целью добиться издания, превосходящего все прежние, с учетом всех достижений шекспировской филологии, издания, восстанавливающего подлинного Шекспира... Наиболее компетентную оценку моей работы по Шекспиру мог бы сделать мой соредактор проф. А. А. Смирнов, детально знающий мое участие в каждом слове, каждой запятой нового перевода... Наконец, что касается оценки моей работы не со стороны научной строгости, а со стороны требований художественности, я мог бы сослаться на отзывы знакомых с моей работой поэтов, как Кузмин, Пастернак, Антокольский и др.».

Эта вдохновенная работа была остановлена в самом ее разгаре арестом, последовавшим в ночь с 14 на 15 марта 1935 г. «Прежде всего следствием мне было предъявлено обвинение в том, что я принимал участие в редактировании немецко-русского словаря, том первый которого вышел под редакторством лиц, сочувственно настроенных к фашистской Германии; в то же время следствие обвинило меня в связях с лицами, исповедовавшими русский (великорусский) национализм. И фашизм и какой бы то ни было национализм в корне несовместимы ни с какими моими взглядами и установками.

Далее следствие перешло во вторую фазу и после нескольких попыток связать меня с разными лицами и группами лиц, характеризованными им, как контр-революционеры, следствие остановилось на группе, состоявшей кроме меня из трех лиц, ... из проф. Габричевского А. Г., Петровского М. А. и Ярхо Б. И.».

После окончания следствия Шпет был приговорен к 5 годам ссылки и отправлен в Енисейск. НКВД обещало ему, что работой он будет обеспечен, но если до 15 марта 1935 г. он был буквально завален предложениями и работал по 14 часов в сутки, не справляясь со взятыми обязательствами, то теперь в планах всех издательств не находилось для него ничего «подходящего», хотя он мог переводить с 17 языков. Издательства изъяли из производства его переводы, поступали предложения напечатать работы, но без упоминания имени.