Сочинения
Шрифт:
А если не слугам только, но и господам свойственно трудиться, почему жалуешься на рабство по причине трудов? В трудах рабы имеют соучастниками и господ, но не участвуют в заботах господина. Если же труд — общее дело рабов и господ, а забота — исключительное дело господ, то почему избавленных от забот не признаем блаженными, причисляем же их к бедствующим? Итак, поелику и в этом явно указан Промысл Попечителя всяческих, то, совокупив вместе сказанное порознь, представим это в сокращенном виде и уясним для лучшего уразумения.
Показали мы, что вначале Творец создал единое естество и почтил оное свободным разумом и что потом естество сие, произвол воли употребив ненадлежащим образом, вринулось в худшее, совратилось в тысячи видов прегрешений. Поэтому стремительность греха нужно было остановить законами, а законы потребовали законодателей. Отсего род человеческий необходимо разделился на две части. Одни поставлены начальствовать, другие обязаны повиноваться начальствующим, чтобы страх законов и опасение начальников останавливали сильное стремление порока. Поэтому над городами начальствуют градоправители, над весями — попечители, над воинством — военоначальники, а над теми и другими — цари. На корабле начальствует кормчий, у борцов — наставник в телесных упражнениях, а учитель грамматики — у отроков, кожевник — у своих учеников, а также медник — у желающих учиться его ремеслу. Поэтому и в доме начальствует господин, потому что без господина нельзя хорошо вести дом. И это подтверждают домы, которые лишились господина и пришли в совершенное запустение. Начальство сие имеют и сонмы Ангелов, ибо из Божественного Писания научаемся, что небо, которое у нас над головою, обитаемо не только Ангелами, но и Архангелами; и одни поставлены начальствовать, другие же повинуются. Но если и сия свободная от беззакония область и сие естество превысшее тел и страстей, не отреклись от сего порядка, но одни благопокорно повинуются, а другие мерно управляют, то почему негодуешь ты, человек, видя начальство и подначалие у людей, где велика наклонность
Если же, видя, что некоторые из господ весьма жестоки и крайне своевольны и некоторые из начальников продают справедливость за дары, находишь для себя в этом преткновение и болезнуешь прекословием, то предупреждаю; сие лукавое порождение ума и сказываю, что таковым не Бог вверил власть, но начальство их навлечено пороками подначальных, потому что не пожелали извлечь для себя какую–либо пользу от начальников добрых, но худыми нравами оскорбляли внушенные ими правила и тем сами себя лишили Божия о них попечения; а потом, оставленные без Божия о них домостроительства, получили таких властителей, чтобы, узнав на опыте худших, привели себе на память лучших и воспомянули их честное и доброе правление. Находим же, что Бог всяческих, по преизбытку человеческой злобы, ослабляет нередко бразды и попускает человеческому роду валяться, как угодно. И сему Сам научая нас устами Пророка, сказал Он и Израилю: И рех: не имам пасти вас: умирающее да умрет, и изчезающее да изчезнет, и прочая да пояст кийждо плоть ближняго своего (Зах.11:9). Поэтому, когда властвуют начальники худые и домом правят господа жестокие и злые, надлежит молиться Правителю всяческих и переменою образа жизни, исправлением нравов, преклонять Его на милость, возбуждать на помощь и пламенно умолять, чтобы времена трудные пременил на лучшие. А что охотно внемлет Он просящим Его искренно, потому что Благ и обык миловать, лучше же сказать, есть источник милости, — о сем Сам свидетельствует, когда молящимся так дает обетование, и говорит: воззовеши, и Аз услышу тя, и еще глаголющу ти, реку: се, приидох (Ис.58:9).
А что и крайне беззаконные, усиливающиеся всех затмить своим злочестием, не могут делать вреда имеющим здравый разум и любителям благочестия, сие, при помощи Божией, объясним в последующем слове. В настоящем же воспрославим Того, Кто ниспосылает и общие, и частные Дары людям, ущедряет род наш многими тысячами благ. Ему слава во веки! Аминь.
Слово 8. О том, что для здравомыслящих нет вреда служить господам злым
Великий дар слова и ум (очень ясно это знаю) потребны тому, кто покушается говорить о предмете столько важном, потому что слава самых дел имеет обыкновенно некоторую зависимость от слова.
По немощи и силе слова любят судить о делах те, кому угодно принимать во внимание не качество дел, но искусство слова.
Но я, положившись на важность предмета, не соразмерял с нею порождений моего ума, не размышлял о том, что порождения сии малы и скудны, имел же только в виду, что для желающих видеть ясен свет истины, как ясно и солнце для имеющих здоровое зрение.
И если бы никто не признавал Истины, то вопиет о ней сам Промысл Творца и Спасителя нашего.
Поэтому думал, что не сделаю ничего неприличного и достойного порицания, сему повсюду раздающемуся гласу предоставив на служение уста свои и огласив им загражденный слух неблагодарных.
Что бедность и богатство нужны и полезны для настоящей жизни, что рабство и господство Врач душ даровал нам как некое врачевство для греховных струпов, — сие, при содействии благодати Божией, показали мы достаточно. А что рабство не вредит находящимся в оном, но даже весьма благодетельно, если кто хочет им воспользоваться, — сие (скажем так с Богом) докажем теперь, ибо и вчера обещались говорить об этом.
Кому угодно, тот и без древних примеров может испытать находящихся ныне в рабстве и увидит, что много между ними ревнителей добродетели, которые облегчают для себя рабство добрым изволением, не требуя побуждения, исполняют должное по собственной воле и любят угождать господам, — а за это получают свободу, делаются обладателями больших имений и восприемлют награду за свое доброе рабство. Но, может быть, не излишним будет представить в пример некоторое число из бывших древле в рабстве и открыть собранное ими сокровище благочестия в обличение тех, которые покушаются охуждать рабство и обращают его в повод к наибольшей хуле, а на сем основании отваживаются метать стрелы против Божия Промысла.
Поэтому первым из всех да предстанет первый служитель патриарха Авраама. Когда состарившийся патриарх, зная предел естества, предусматривая конец жизни (потому что старость — предначатие смерти), давал этому рабу заповедь о сыне, повелевал взять для него жену из собственного его племени, веря древним клятвам и благословениям, строго приказывал избегать сродства с хананеями, тогда чудный сей служитель прежде всего строго взвешивает все слова господина, страшась же произносимой клятвы и ужасаясь надзирающего над всем Ока, спрашивает сперва, должно ли возвратить сына в отеческий дом Авраамов, когда жена откажется от преселения. Поелику же Авраам запретил сие и сказал, что возвращать не должно, а надлежит возложить упование на призвавшего Бога, довериться Его водительству, раб идет из дома господина своего и, совершив много дневных переходов, к вечеру дня достигает Харрана. И верблюдов ставит он, давая им отдых во врачевство после трудов, а сам, отложив в сторону принесенные им дары и всю знатность богатства, воздев же руки к небу, молит Бога, чтобы Он соделался невестоводителем его питомца и обручил с ним девицу, соответствующую нравам господина. Благочестивые изречения его достойны того, чтобы выслушать их. Ибо говорит он: Господи, Боже господина моего Авраама… се, аз стах у кладязя воднаго, дщери же живущих, во граде исходят почерпати воды: и будет девица, ейже аз реку: преклони водонос твой, да пию, и речет ми: пий ты, и верблюды твоя напою, дондеже напиются: сию уготовал еси рабу твоему Исааку: и по сему увем, яко сотворил еси милость с господином моим Авраамом (Быт.24:12–15). Кто не ублажит за благочестие мужа сего? Лучше же сказать, кто восхвалит достойно каждое изреченное им слово? Ибо можно видеть, что молитва его украшена вместе верою, мудростию и благочестием. Отложив в сторону все прочее, цель путешествия поставить в зависимость от Божия Промысла, — не признак ли это высочайшего благочестия и высочайшей мудрости? Положиться же на праведность своего господина, и общего всех Бога называть его Богом, и надеяться, что его молитва непременно будет исполнена, и увидеть исполнение прошения, — после этого остается ли еще какая высшая степень веры? Но и в том, что получил просимое, оказался он боголюбцем, ибо не получил бы так легко, если бы не был вполне предан Давшему. Сию же преданность произвела душевная добродетель. Но что получил он, и получил немедленно, сие открывает история, потому что по окончании молитвы пришла Ревекка и показала в себе признак страннолюбия. Едва услышала, что просят у ней воды, как спешит напоить всех верблюдов и, с трудом почерпая воду, утоляет жажду и словесных, и безсловесных, показывая вместе и мужество, и человеколюбие, являя в себе образец невесты, изображенной в молитвенном слове, доказывая, что она достойна Авраамова дома и водится одинаковыми правилами со страннолюбивым свекром. Ибо сего просил в молитве своей верный оный раб: не красивой и величавой наружности, не цвета ланит, не красоты очей, не правильного очертания бровей, не знатности рода, не великого богатства, но страннолюбивого сердца, тихого поведения, кроткой и скромной речи, снисходительного и человеколюбивого нрава, достойного дому господина его, который отверст для всех странников, принимает всякого рода людей и всякому предлагает, что требуется. Этого просил он, это и получил. И не тотчас, не подумав, приял это, но подверг испытанию все, с ним совершающееся, хотел, как говорит, видеть, аще благоустрои Бог путь ему, или ни (24:21). Когда же увидел все признаки, которых испрашивал, и тогда прежде песнопения не отдал залога обручения и не забыл Давшего от полноты удовольствия. Но, взирая на дар, верил, что видит и Подателя дара, и Его прежде прославил по мере сил, а потом приял уже дар. Ибо спросив девицу, кто она и кем рождена, и узнав, что она дочь Вафуилова, что есть у них пристанище и достаточно корма для верблюдов, раб Авраамов, как сказано, поспешив поклонися Господу и рече: благословен Господь Бог господина моего Авраама, Иже не остави правды Своея и истины от господина моего: и мене благоустрои Господь в дом брата господина моего (24:26–27). Поелику получил больше, нежели сколько просил: девица не только дала ему воды, но и сама предложила дать пристанище, обещала снабдить пищею и его, и верблюдов, увидел притом, что и родство, о котором не упоминал в прощении, показано ему вместе с тем, о чем просил, — то какими только мог песнопениями воздал Оказавшему сию милость и засвидетельствовал нелживость Божиих обетовании. Ибо говорит: благословен Господь Бог господина моего Авраама, Иже не остави правды Своея и истины от господина моего Авраама. Праведен Ты, — говорит он, — потому что прилагаешь великое попечение о благочестивых и преданного служителя Твоего, моего же милостивого господина, удостаиваешь всякого внимания. Истину же слов Твоих возвещают дела. На детях подтверждаешь верность обетовании, какие дал господину моему. Так прославив Великодаровитого,
Но может быть, кто–либо из знающих, как соплетать клеветы, и научившихся охуждать хорошее скажет, что любомудрие господина послужило назиданием рабу и, на него взирая, как на некое зерцало, извлек он для себя сии черты добродетели. А имеющие худых господ также отпечатлевают в себе подобие своего образца и, заимствуя у господ начатки худого нрава, становятся делателями порока, показывая в себе своих учителей. Итак, обличим ложь их и покажем, что приобретение добродетели и порока есть дело произвольное и что раба, который не хочет жить порочно, никакой худой господин не принудит к тому.
Да будет же изведен на среду божественный Иосиф, внук Ревекки, правнук патриарха Авраама, изведен в весне дней его, в юности, во всей красоте (потому что весна есть самое цветущее время года). В весне дней своих был он, цветущие были годы его, но, отличаясь красотою телесною, имел он душу, и тело превосходившую красотою, любим был он отцом, пользовался самою нежною его привязанностью не только как после рожденный, но и как сходный с ним по нравам, как точный отпечаток отцовой добродетели. Когда же он увидел сны свои и пересказал их отцу в присутствии слышавших братьев, немедленно ополчается против него зависть, и терпит он укоризны, порожденные завистию. А по прошествии небольшого времени не терпевшие счастия, возвещенного снами, увидев идущего к ним отрока, устремляются, как звери на агнца, отлученного от стада и оставшегося без попечения о нем пастыря, не уважив седин отца, не сжалившись над старостию, которой, как некий жезл, служил опорою юноша, забыв и закон естества, и право родства, и единство происхождения, и юность возраста, и неведение порока, и эту невольную (потому что была во сне) власть и начальство, пока еще незначительнейшее всякой тени, немедленно вознамерились предать его смерти и осквернить руки родственною кровию. Потом, когда Рувим воспретил убийство и дал совет избежать сего осквернения, на краткое время скрыв во рве, вскоре после сего продают Иосифа купцам измаильтянам и убийство заменяют продажею, не терпя видеть, хотя и во сне, но имевшего над ними властительство. Такое наказание потерпев за сны, Иосиф приведен в Египет, снова продан Пентефрию, который был архимагиром у царя. Но и здесь оставшись, сохранил он отеческую свободу, соблюл в чистоте благородство предков: не изменял в себе доброго чувства, соображаясь со временем, — его бедствия не сопровождались переменою нравов и решимость воли не менялась в нем, как цвет. Напротив того, вступив в иной образ жизни, из свободы перейдя в рабство, остался тверд в прежнем добром чувстве, и говорил ли, делал ли что бы то ни было, всегда на челе его ясно видима была стыдливость. А поэтому немедленно удостаивается он всякой почести и ему поручается правление господского дома. И господам постоянно оказывает он преданность, а другим служителям — справедливость. Благопризнательный к почтившим, прилагает должное попечение о подчиненных его управлению, за что и стал любим теми и другими, потому что пользовался свыше соразмерною добродетели милостию, лучше же сказать, пожинал во много крат обильнейшие плоды трудов. Посему, что ни делал он, все благоустроял Бог в руках его.
Но и здесь снова открылось для него иное бедствие: за треволнением рабства последовала более жестокая буря. Одна волна миновала — другая настигла его; и совершая путь среди толиких волн и обуреваний, сохранил он ладью не погрязшею в водах. Был он, как сказано, молод, украшался свежестью возраста, подобно цветку, едва изникшему из чашечки, на подбородке его расстилался пушок и наподобие венка окружал ланиты, лучи красоты его сливались с скромностию, срастворялись свободою, на челе восседала стыдливость, на губах имела место убедительность. Непрестанно видела это госпожа и, когда должно было почерпнуть из сего пользу, впала в ров непотребства. А как зрение, служа пищею огню похотения, внутри ее возжигало высокий пламень, то разумная сила, не угасив искры в самом начале, была уже не в силах утушить ее впоследствии, когда от искры сделался больший пожар. И тогда, приняв в споборники безстыдство, пыталась она словами уловить в сети юношу. Но как добыча не поддавалась сетям, легко перескакивала чрез вбитые в землю колки, любодейные, прикрашенные сладострастием речи упрашивавшей госпожи оставались без действия и не вели ни к чему, оставив уже слова, решается она искусить самым делом: воспользовавшись тем, что никого не было в опочивальне, схватывает юношу, подумав, что он раб, а не господин страстей. Но не на отсутствие людей надеялся Иосиф, а видел повсюду присущее Око, не привел себе на мысль своего рабства, не убоялся ее господства, рассуждая о великости бедствия, какое претерпевал, не захотел ослабить бразды страстям так как бы никто не надзирал над делами человеческими, и не потребовал отчета у решившихся делать неправду, но противостал рассудком рабству, господству, перемене в образе жизни, стремлению вожделения, легко воспламеняющемуся возрасту, убедительным, обольстительным речам, с какими госпожа обращалась к рабу, отсутствию обвинителей, ожидаемой клевете, тысячам бедствий, какие могли произойти от сего. И прежде всего, отступив от законов рабства и прияв на себя должность советника и учителя, делается защитником целомудрия и обвинителем непотребства. И юноша — старейшей летами, раб — госпоже, не носивший еще супружеского ига и подверженный сильным приражениям вожделения — живущей с мужем, имеющей возможность законно удовлетворять похотению, подает урок целомудрия. И самые священные слова целомудренного юноши достойны того, чтобы выслушать. Аще господин мой, говорит он, не весть мене ради ничтоже в дому своем, и вся, елико, суть ему, вдаде в руце мои, и ничто есть выше мене в дому сем, ниже изъято бысть от мене что–либо, кроме тебе, понеже ты жена ему еси: и како сотворю глагол злый сей и согрешу пред Богом (Быт.39:8–9)? Не видишь Того, — говорит юноша, — Кого вижу я. Ты упоеваешься страстию, а я не принял этого упоения, напротив того, вижу Правителя этой вселенной, Который видит каждое событие. Сему Оку, если угодно Ему что видеть, не препятствуют ни кровля, ни стена, ни запертые двери, и мрак ночной не служит препятствием Его зрению. Ясно видит оно и зарождающиеся мысли, и в точности усматривает прежде рождения едва зачавшиеся в уме слова. Взирая на сие Око, страшусь и ужасаюсь, не могу поругать брачное ложе, этот источник естества, эту дверь, вводящую в жизнь, которая причиной, что не оскудевает человеческий род, и которая не дозволяет смерти угасить естество наше, но руки ссекающей утомляет новым насаждением, и серп пожинающей препобеждает новым произращением, — которая уподобляется весне, являющейся после грабительств зимы и снова одевающей, что было обнажено ею. Ты приняла на себя иго, жена, люби это иго. Не разрывай ярма и не смотри на то, что вне, но обращай взор на супруга. С ним повелено тебе влечь земледельческий плуг. Не безчести супружеских законов и уставов природы, не причиняй поругания ложу, сподобившемуся чести от Бога. Ты поставлена господствовать над другими, не будь рабою сластолюбия, не оскорбляй господства лукавым сим рабством, рабственных похотей не делай госпожами души, не извращай порядка, не отнимай власти у рассудка, не вручай бразды страстям. Мне желательно, чтобы и ты стала свободною от страстей. Но если и не послушаешься, не захочешь освободиться от упоения, то я не соглашусь быть преступником закона. По телу я раб, а не по душе. Да и по другой причине ненавижу несправедливого дела. Одолженный вашими многими благодеяниями, обладательница моя, не согласен я воздавать господину противным. Будучи куплен за деньги, предпочтен я урожденным в доме, вчера или за день вступил к вам в дом, принял бразды правления над всем, господин поставил меня попечителем над всеми в доме и недавно купленному велел быть властелином всех. Тебя одну, уважая законы брака, оставил вне пределов моего господства. Поэтому какими глазами буду смотреть на того, кто столько почтил меня, если воздам ему таким поступком? Гнусно, обладательница моя, крайне гнусно забвение милостей, непамятование благодеяний. Но и этого хуже, до крайности хуже обида, и притом такая обида, сделанная благодетелю. Хранить, а не расхищать поставлен я господское достояние. Не сделаюсь грабителем вместо надежного стража. Не коснусь того, что поставлено вне моей власти, не буду подражать прародителю Адаму, который, приняв во власть все растения, простер руку к оставшемуся вне его власти и. пожелав одно то, лишился всех. — Так объяснялся этот раб пред лукавой этой госпожой; ни рабство, ни лукавство госпожи не сделали ему вреда, лучше же сказать, показали его в большом блеске, подобным золоту или драгоценному камню. Но поелику не убедил словами и, принуждаемый, должен был спасаться бегством, то, бросив одежду, ушел нагой, под одним покровом целомудрия, потому что не стыдился, как Адам по преступлении; но какое тот имел понятие о телесной наготе до преступления, с таким же и он вышел от госпожи. Тогда прибегает она к клевете, уверяет в ней мужа: защитника целомудрия называет злоумышленником против целомудрия. А он, молча, принимает приговор господина и не хочет обнаружить лукавства госпожи; решается лучше молчанием подтвердить клевету, нежели раскрыть злой умысл и обличить госпожу в явном непотребстве. Дал он ей совет, какой должно было дать, а жалобы, какую мог произнести, не произнес, но как осужденный заочно, не являясь пред очи судии, не слыша обвинения, принял наложенное наказание, переселился в темницу, заключен в узы с злодеями; и все несчастия перенес мужественно.