Сочини что-нибудь
Шрифт:
Арахис посмотрел на девушку. В его желтых глазах читалась жалость к человеку, прощение которому даже не светит.
Если верить Шкодине, они с Замшей любили друг друга так горячо, как никто не любил со времен Элеанор Рузвельт и Лорены Хикок [54] . Они постоянно участвовали в пикетах у ворот Пидорятни, путешествовали по Тихоокеанскому хребту. Татуировка у него… у нее на запястье изображала лабрис, двусторонний топор минойской эпохи. Он служил символом матриархальных культур.
54
Американская
После смерти Замши Шкодина попросила пожилую пару представиться Капитану ее родителями, и она стала им как бы сыном. С их помощью Шкодина проникла в лечебницу, намереваясь забрать тело погибшей возлюбленной. Прямо как герой древнегреческого мифа.
У Кевина Клейтона аж дыхание перехватило. Вот это подвиг! Он вообразил, как спасает из клиники Минди, но она была как давно забытая шутка – нечто, что прежде могло запросто рассмешить, а теперь утратило над ним эту власть.
К началу пятой недели ребята практически простились с надеждой. Даже лазерная указка светила не так ярко. Кевин же не покидал вахты, на которой компанию ему составляла Шкодина. В то время как остальные спали в теплых постельках, колени у Кевина ныли от стояния на голом полу. Руки дрожали от холода, пока он высверкивал обращение к пустоте: тире, тире-тире, точка, точка-точка-точка, – кусая язык, чтобы не заснуть. Изможденный, он не бросал надежды.
В темноте делился планами со Шкодиной – о том, на что пойдут его двадцать тысяч. Они с Минди сбегут; уедут в закат и найдут какое-нибудь местечко. Первым же делом родят близняшек и оставят их себе.
Шкодина не ответила, и Кевин умолк. Ночное бдение с ней на пару, в темноте, разговоры… все это ему кое-что напомнило. Кое-что из школы, одну книгу: в ней мальчик сбежал вместе с беглым рабом, в стародавние времена. Они сплавлялись по Миссисипи на плоту. Сама книга вывела понятие тоски смертной на новый уровень. Раб всю дорогу прогонял какую-то ерунду, отчего казался Кевину просто неграмотным идиотом.
Смеха ради Кевин рассказал Шкодине про затею с песчанками. Уж кто-кто, а она должна была рассмеяться.
Шкодина, однако, тихо на него уставилась. Скривив презрительно уголок рта, покачала головой, мол, ну ты и придурок.
Собравшись с духом, и не глядя Шкодине в глаза, Кевин спросил:
– Ты не боишься попасть в ад?
Он продолжал посылать в океан ночи закодированный сигнал.
Шкодина зевнула.
– Не пойми неправильно, – она мрачно хихикнула, – но для меня попасть в ад – это угодить на небеса и остаток вечности притворяться нормальной.
После обеда они вновь забурились во внутренности Бэтси. Теперь – по крайней мере, Кевину – было трудно перебирать ее потроха, зная, что некогда это был живой человек. К тому времени Капитан снял почти все швы; труп словно сдулся, растекся по столу. Весь, кроме головы. Бэтси походила на коврик из тигровой шкуры. Глядя на облепленную мухами голову, Кевин вспомнил еще одну книгу из школьной программы: что-то там про школьников, которые в результате авиакатастрофы оказались на необитаемом острове. Такое – при наличии выбора – добровольно читать-то не станешь, и Кевин после проверочной работы из всех деталей запомнил только мух и разбитые очки. Сегодня он один из всех заключенных лечебницы знал о несчастной и пылкой любви Шкодины и Замши.
От трупа, считай, ничего не осталось: промаринованные органы, сердце и желудок, прочие внутренности – все перемешалось. Арахис собирался устроить проверку познаний в анатомии, и мальчики пометили некоторые органы. Где печень, запомнить было проще простого, зато селезенку – скользкий неприметный комок – кто-то, кто бывал тут прежде, подписал несмываемым маркером. На другом куске плоти накарябали «поджелудочная».
На внутренней стенке брюшной полости имелась подпись: «Тут был Рэймонд» и дата, за два месяца до этого.
В неприметных уголках и складках неизвестный записал комбинации из четырех чисел. На задней поверхности мочевого пузыря: 4-1-7-9. За сердцем: 2-8-2-6. Что значат эти числа, Кевин не понял, зато увидел, как Шкодина беззвучно их повторяет.
Где-то на шестой неделе батарейки в указке сели.
Не теряя времени, Шкодина растолкала Брейнерда и потребовала у него батарейки из часов. Когда тот спросил: для чего? – она прошептала:
– Чтобы нас отсюда вытащили!
Следом случилась самая тихая драка за всю историю человечества: молча и жестоко Брейнерд и Шкодина сцепились на полу, душили и били, мутузили друг друга кулаками, удары от которых глушила фланелевая пижама. Бесшумно капала кровь из разбитых носов. Дважды казалось, что Брейнерд повержен, но только Шкодина принималась снимать у него часы с руки, как он собирался с силами и давал отпор. В ход пошли локти и колени, а когда Шкодина врезала Брейнерду лбом по носу, тот упал и больше не поднялся.
Победительница сняла с руки поверженного противника часы, вскрыла заднюю панель и, глядя на остальных с вызовом, вытряхнула на ладонь батарейки – словно пули из револьверного барабана. Зарядив ими указку, она стоически отнесла ее Кевину. Еще через три ночи Шкодина разбудила Свинью-пирата и потребовала отдать батарейки от «Геймбоя». Глядя на ее фингалы, тот не стал возникать.
Все решили, что Кевин сошел с ума. Посылая во тьму сообщение: точка-дрочка-точка-кочка-несу-лису-тире-мису, – он шепотом наставлял сокамерников: мол, лучше уж делать нечто безумное, чем не делать вообще ничего. Он просветил их, дескать, лучше уж делать нечто бесполезное, чем признать собственную беспомощность.
Кевин стоял на краю ночной бездны, сложив локти на подоконник и сцепив пальцы, бормотал себе под нос и все слал и слал сообщение. Закодированный сигнал бедствия совершенно незнакомому человеку, которого, может быть, даже не существует. Кевин старался установить контакт с кем-то таинственным и невидимым.
После семи недель без сна Кевин чуть не падал замертво, однако не сдавался. Из темноты, правда, ответа так и не пришло – ни искорки. Он выглядел дурак дураком, но решимости не терял. Перед рассветом рухнул на пол, не в силах больше нести вахту. В опухших и саднящих пальцах он так и сжимал указку; в отчаянии, парализованный, зашеплакал.