Сочини что-нибудь
Шрифт:
Тут проснулась Шкодина и, выбравшись из кровати, обернула бедного часового одеялом, забрала указку.
– Что говорить? – шепотом спросила она.
– Точка, – ответил Кевин, будто цитируя заклинание, – тире-тире, три точки…
Шепотом он повторял и повторял текст сообщения, пока Шкодина не затвердила его.
На следующую ночь Кевин спал, а Шкодина приняла пост. Еще через день ее сменил Джаспер. Потом заступил Свинья-пират. На четвертую ночь Томас перебудил всех криком.
Не переставая сверкать-мигать-слать-точки-тире-щелкать-сигналить,
– Всем постам!
Он прошептал:
– Общий сбор!
Он прошепорал:
– Свистать всех наверх!
Проснувшиеся растолкали остальных. Кровати опустели. Ребята босиком устремились к окну.
Не отрывая глаз от красного огонька вдали, Брейнерд что-то сказал. Никто не услышал, что именно. Никто и не слушал – по крайней мере, не вслушивался.
– Типа нам дают зеленый свет, – сказав это, Брейнерд подождал, но никто не ответил, всем было плевать. К тому времени он уже болтал с самим собой, неся какую-то ахинею из домашней работы.
Кевину принесли блокнот и карандаш, и он принялся записывать каждую точку… тире… мурине-тире-динь-дзынь-точку-точку-тире… Записывал не глядя, боясь оторвать взгляд от окна. Карандаш метался над бумагой, пальцы двигались как бы сами собой.
– Что говорят? – спросил Уэйл-младший, глядя, как листы заполняются значками.
Кевин не ответил.
– Говорят, типа у них СПИД, – шепнул Томас на ухо Свинье-пирату.
– Прикинь, – вслух подумал он, – у тебя СПИД, а ты не умираешь…
Голос его звучал приглушенно. Свинья-пират устрашился собственных мыслей.
– Остаток жизни нельзя будет трахаться.
Брейнерд подхватил его мысль:
– Я бы лучше помер.
Все тут же согласно забормотали.
– Не тупите, – буркнул Уэйл-младший и покачал головой, пораженный общим уровнем непросвещенности. Все – кроме Кевина, который следил за сигналом, – обернулись к нему в ожидании пояснений.
– Если у тебя СПИД, трахаться можно, – сказал он.
Сама рассудительность, он сказал:
– Но только с той девкой, которую ненавидишь.
Все, кроме Шкодины, мрачно закивали. Вон какой оптимист! Стакан Уэйла-младшего всегда наполовину полон.
Кевин боялся даже моргать. Глаза, постоянно открытые, слезились. Рука сама собой строчила в блокноте какую-то тарабарщину. Шуршал о бумагу грифель.
Той же ночью они тянули соломинки. Брейнерд предложил кому-нибудь, в качестве жеста доброй воли, показать в окно член. Тот, кому достанется короткая соломинка, и спустит штаны – дабы заслужить расположение рокхадсонов.
Шкодина пораженно покачала головой. Ее-то перспектива вытянуть короткую соломинку явно не радовала.
Свою соломинку Кевин спрятал в карман и подождал, пока все – кроме него и Шкодины – покажут свои. Кевину досталась длинная, и он – чтобы не дать Шкодине разоблачиться или же выставить себя трусом в глазах парней, – переломил ее, показал половинку.
Шкодина чуть не заплакала от облегчения. Одними губами она произнесла: спасибо.
Только это и утешало, когда Кевин поднялся на подоконник и спустил штаны. Он подергал бедрами из стороны в сторону; из-за холода размер предъявляемых ценностей значительно сократился.
Все молчали. Кто-то кашлянул.
В коридоре заскрипели подошвы теннисных туфель. Зазвенели ключи.
Мгновение – и все разбежались по койкам. Все, кроме Кевина.
– Кто-то идет! – прошипел Томас.
Кевин поерзал на месте, он не смог соскочить с подоконника. Попытался натянуть штаны и не смог.
– Я застрял! – шепотом взвыл он. – Писюн примерз!
Точно так же, как язык примерзает к металлическому столбу зимой, так мясистая часть Кевина примерзла к замерзшему стеклу и металлической раме. Попытки отлепиться грозили порвать кожу и разбить стекло на бритвенно острые осколки. Шаги тем временем звучали все ближе, и Кевин захныкал, прося помощи. Он взывал к чувству локтя и верности братству.
– Своих не бросаем! – напомнила Шкодина.
Когда наконец в палату вошел ответственный по этажу, все мальчики сгрудились на коленях вокруг Кевина. Никто из персонала не поверил, что они просто дышали на стекло.
Кевин прочел и перепрочел закодированное послание. Выходила полная чушь.
Фасс О’Лина высказал мысль, что где-то есть секретная подземка, по которой гомосеки вывозят из страны других гомосеков; днем прячут их на потайных чердаках и в поддельных стогах сена, как евреев – от фашистов, а по ночам, словно койоты, переправляют в Канаду. Звучало притянуто за уши, но не так уж и неправдоподобно.
Точки и тире складывались в предложение:
Садитесь на полуночный шар.
– Как у Жюля Верна или в «Волшебнике страны Оз»? – проворчал Брейнерд.
Шкодина кивнула – с пониманием дела, и до Кевина дошло, что какой-то план отступления у нее все же имеется.
Бывало, над пикетом то и дело поднимались шарики в форме радуги или розового треугольника на розовой ленточке. Бывало, что попутный ветер относил шарик к зданию, и он бился в окно шестого этажа, пока его не относило дальше. Но даже если рокхадсоны отпустят сразу все шарики, их не хватит, чтобы удержать в воздухе даже одного мальчика.
Все дружно согласились, что это будет самоубийство, и Кевин сигналами передал наружу сомнения.
В ответ рокхадсоны проточкотирекали одно слово:
Завтра.
Днем Кевин стоял рядом со Шкодиной, пока остальные возились с трупом Замши. Кто-то написал во всю брюшную полость: «Уэйл-мл. жеребец».
Шкодина вдруг выплюнула слово «песчанки», так чтобы услышал только Кевин.
– Ты не мог увековечить еще более отвратительный стереотип?