Социальное партнерство: цель или средство

Матвеева Алла

Как учение о единстве и борьбе противоположностей, диалектика рассматривает противоречие как тождество противоположностей. Исходя из этого тезиса, можно предположить, что, несмотря на всю остроту конкретных противоречий между всеми участниками системы социального партнерства, они, в конечном счете, «снимаются» единством, т. е. переводом в новую плоскость социальной онтологии. Но всегда ли это возможно? Ведь противоречия могут быть антагонистическими, т. е. непримиримыми в рамках одной конкретной системы координат или в масштабах конкретного социального института. А если противоречия между трудом и капиталом признать, согласно марксисткой доктрине, антагонистическими, то возникает резонный вопрос о том, можно ли вообще считать систему социального партнерства социальным институтом, т. е. таким социальным образованием, которое возникает и функционирует на основе единых, общих для всех его участников ценностных ориентаций. Ведь понятно же, что мировоззренческие убеждения, идеалы и принципы у разных представителей системы социального партнерства различные. И это те самые «узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца» [232, с. 118]. Так не является ли идея о социальном партнерстве некой утопией, мифологией социальной реальности?

Представляется, что социальное партнерство действительно может рассматриваться

как социальный институт, прежде всего, потому, что наряду с тем, что расщепляет и разъединяет участников системы социального взаимодействия, в практике развития социальных связей всегда присутствует и то, что способствует их объединению и взаимодействию. И именно этот консолидирующий фактор доминирует в данном социальном институте. Прежде всего – это равенство возможностей, которое зафиксировано Трудовым кодексом РФ (например, равенство возможностей при поступлении на работу – ст. 16; и равенство в условиях оплаты труда – ст. 77). Именно социальное равенство как исходное условие формирования системы социального партнерства предполагает превалирование в его структуре тех мотивов и стимулов, которые консолидируют общество, а не разобщают его. Благодаря равенству возможностей институт социального партнерства способен преодолевать феномен социального отчуждения, проявляющегося в настроениях беспомощности, бессмысленности и отстраненности [328]. Равенство возможностей для представителей самых разных социальных групп в формировании их гражданских прав, в их участии в социально-трудовых отношениях и т. д. несовместимо с дискриминацией, хотя и допускает возникновение конфликтов. Но конфликты как форма противоречия в условиях социального партнерства перестают быть антагонистическими именно потому, что все стороны конфликта намерены его устранить и сделать это на основе взаимной координации и согласования своих действий. И это – принципиальная сторона в формировании института социального партнерства. В рамках данного института вполне конструктивными могут быть либо отношения сотрудничества, взаимной помощи, кооперации, либо конкуренции, соперничества, соревнования. Но смешивать эти два основных вектора в развитии системы социального партнерства, как это порой делается ее участниками, не следует. Дело в том, что социальная конкуренция и различные ее формы (политическая, экономическая и т. д.) не имманентны сотрудничеству и взаимопомощи. В основе конкурентной модели социального развития лежит идеология индивидуализма и персонализма. В основе солидаристской модели социального развития, наоборот, лежит идеология коллективизма. И хотя в определенном смысле эти модели могут быть совместимы (например, в рамках конкретной социальной группы, конкурирующей с другой социальной группы вполне можно предположить наличие солидарности, основанной на общей ответственности и общности интересов данной конкретной группы), они принципиально все-таки различны.

Сущность института социального партнерства как раз и раскрывается через формальные и неформальные нормы или принципы, регламентирующие его функционирование.

К числу формальных норм, регламентирующих функционирование системы социального партнерства, можно отнести следующие: 1) право на труд; 2) право на справедливые условия труда; 3) право на безопасные и здоровые условия труда; 4) право на справедливое вознаграждение; 5) право на свободу объединения в организации; 6) право на коллективные договоры; 7) право детей и молодежи на защиту; 8) право женщин на охрану материнства; 9) право на профессиональную ориентацию; 10) право на профессиональное обучение; 11) право на охрану здоровья; 12) право на социальное обеспечение; 13) право на социальную и медицинскую помощь; 14) право на социальное обслуживание; 15) право нетрудоспособных лиц на независимость, социальную интеграцию и участие в общественной жизни; 16) право на социальную, юридическую и экономическую защиту семьи; 17) право детей и молодежи на социальную, юридическую и экономическую защиту; 18) право заниматься деятельностью, приносящей доход на территории других государств; 19) право работников-мигрантов и их семей на защиту и помощь; 20) право на равные возможности и равное обращение в сфере занятости без дискриминации по признакам пола; 21) право на информацию и консультации; 22) право участвовать в определении и улучшении условий труда и производственной среды; 23) право граждан пожилого возраста на социальную защиту; 24) право на защиту при увольнениях; 25) право работников на защиту их требований в случае банкротства предпринимателя; 26) право работников на защиту своего достоинства во время работы; 27) право работников с семейными обязанностями на равные возможности и равное обращение; 28) право представителей работников на защиту и льготы на предприятиях; 29) право работников на информацию и консультации при коллективных увольнениях; 30) право на защиту от бедности и социального остракизма; 31) право на жилье [132].

Учитывая то обстоятельство, что РФ в мае 1996 г. ратифицировала «Европейскую социальную хартию», все права, сформулированные в ней, действуют и на территории нашей страны. Однако, как формальные нормы эти права во многих отношениях остаются расплывчатыми. Так, право на защиту при увольнениях подразумевает, что работник не может быть уволен без уважительной причины, но юридического определения того, что является уважительной причиной, ни в самой Европейской социальной хартии, ни в российском законодательстве нет. Или право на жилье, под которым подразумевается обязательство со стороны власти и работодателя «принимать меры, направленные на предоставление жилья на уровне адекватных стандартов». Но что такое «адекватные стандарты» и какие именно меры в этом отношении будут достаточными, в законодательстве также не определено.

Конечно, следует признать, что «Европейская социальная хартия» является шагом вперед по отношению к Конвенции «О защите прав человека и основных свобод» от 4 ноября 1950 г., поскольку существенно детализирует и конкретизирует права граждан – участников системы социально-трудовых отношений. Но нерешенные проблемы остаются.

Еще больше проблем возникает при определении неформальных норм, регламентирующих функционирование системы социального партнерства. Есть разные суждения на этот счет. Так, некоторыми авторами предлагается следующий перечень неформальных норм, лежащих в основе социального партнерства: 1) информационная открытость; 2) равноправие участников; 3) взаимная ответственность; 4) экономичность; 5) принцип единства требований; 6) принцип состязательности (конкурсности); 7)

принцип законности; 8) принцип эффективности; 9) принцип объективности (справедливости); 10) принцип конфиденциальности; 11) принцип эмерджентности; 12) принцип упорядоченной целостности; 13) принцип иерархичности [185, с. 284]. Однако, конкретизация этих принципов остается недостаточной. Так, не совсем ясно, как можно обеспечить принцип информационной открытости в случаях, когда речь идет о государственной или коммерческой тайне; нет четкости и в толковании принципа иерархичности, под которой подразумевается либо уже сложившаяся система распределения обязанностей, либо желательная и т. д. Поэтому и здесь предстоит еще много сделать для кодификации системы социального партнерства. Тем более, что ряд неформальных принципов (например, принцип социальной ответственности) вообще никак не прописаны в законе, а власть и общество ожидают от бизнеса социально ответственного поведения.

В связи с этим следует иметь в виду, что любая норма представляет собой триединство диспозиции, оценки и санкции. В формальных нормах это просматривается более отчетливо, чем в неформальных нормах. Диспозиция как исходное требование (установка) определяет обязанность конкретных лиц (физических и юридических) в отношении друг друга. Оценка предусматривает определение меры ответственности за исполнение или неисполнение (ненадлежащее исполнение) обязанности. Наконец, санкция выступает как средство наказания (или наоборот, поощрения) за безответственное или, наоборот, ответственное поведение. Санкции в обыденном сознании ассоциируются, как правило, с наказанием, что не совсем точно. Санкционируются, как известно, и поощрения.

В общем и целом, существуют различные трактовки институциональных установок (норм). Так, Э. Дюркгейм рассматривал институциональные нормы в контексте прав и обязанностей и считал их объективными законами человеческого поведения [129]. Представители экзистенциализма наоборот, рассматривали институциональные установки как чисто субъективные побуждения человека.

Существуют авторитаристская и конвенционалистская трактовки институциональных норм, которые исходят из разных предпосылок: в первом случае нормой считается то, что освящено авторитетом и закрепилось в качестве исторического опыта, во втором случае нормой считается то, что стало предметом договоренностей, соглашений, некоего консенсуса. Но, тем не менее, никто из представителей названных подходов не отрицает необходимости социального партнерства, хотя и вкладывает порой в него свой особый смысл.

Можно выделить несколько теоретико-методологических подходов и в понимании сущности самого феномена социального партнерства.

Во-первых, механистический подход, представители которого рассматривают партнерство как строгую подчиненность (соподчиненность) всех участников системы социального взаимодействия (по аналогии с устройством машины, в которой, несмотря на важность тех или иных узлов и деталей, все они имеют свой смысл и обеспечивают целостность машины).

Во-вторых, бюрократический подход, представители которого трактуют партнерство как строго определенную процедуру (или комплекс процедур) по разработке и согласованию принимаемых решений или предпринимаемых действий. В-третьих, персоналистский подход, представители которого рассматривают возможность социального партнерства в контексте инициативности, личной свободы, активной жизненной позиции самого человека. В-четвертых, коллективистский подход, представители которого понимают под социальным партнерством совместные (коллективные) действия сторон данной системы и полагают, что «один в поле не воин». В-пятых, гуманистический подход, представители которого в анализе феномена социального партнерства делают акцент на неформальные (прежде всего, межличностные) отношения и отвергают шаблонный тезис «ничего личного». В-шестых, интеракционистский подход, представители которого особое внимание в развитии социального партнерства уделяют психологическим факторам (одобрение, порицание, поддержка, мотивация и т. д.).

В-седьмых, экзистенциалистский подход, представители которого считают, что социальное партнерство (в отличие от конкуренции) возможно только в крайних (пограничных) случаях. Например, в условиях войны, пандемии и т. д.

Различие в подходах дает основание утверждать, что феномен социального партнерства – это еще и идеологический феномен. «Социальное партнерство – это идеология, формы и методы согласования партнеров социальных групп для обеспечения их конструктивного взаимодействия» [87, с. 321]. И в качестве идеологического феномена социальное партнерство призвано обслуживать интересы конкретных социальных групп, как правило, находящихся у власти или при собственности.

Не случайно поэтому в современной литературе появились суждения о том, что подлинное социальное партнерство как таковое невозможно, поскольку российское общество по определению не рыночное. А раз «не рыночное», значит ни о какой свободе или согласовании интересов речь уже не идет. Л. С. Васильев, например, полагает, что государство в любой стране всегда было и остается крупнейшим собственником, а связка «власть-собственность» постоянно сохраняется в качестве институциональной основы всей системы социальных отношений [69]. С этим вполне можно согласиться, если вспомнить о том, что практически все формы наделения государством своих подданных землей (джагиры в древней Индии, улусы в средневековой Монголии, катиа и химма в Арабском халифате или феоды в средневековой Европе) осуществлялись на принципах ленной зависимости и несения службы в его пользу. «Наделение» Советским государством крестьян землей на правах «вечного пользования» также сохраняло зависимость между работником и государством, но собственником оставалось все-таки государство. Естественно, что собственность может быть условной и безусловной, полной или с обременением, реальной и фиктивной и т. д. Учитывая это обстоятельство, С. Г. Кирдина предложила понятие «условная верховная собственность», под которой подразумевается право государства при определенных условиях лишать собственности любое не угодное ему физическое или юридическое лицо [177]. В современных условиях было бы слишком оптимистичным утверждать, что государство отказалось от такого «верховного» права. А тогда какова же цена самого феномена социального партнерства? Очевидно, что оно становится из добровольного (по замыслу его архитекторов) добровольно-принудительным. А это – существенная деформация данного социального института.