Социологический ежегодник 2011

Коллектив авторов

В течение примерно 30 лет накапливались факты как в пользу социобиологических воззрений, так и против них. Вполне очевидно, что многие проявления социального поведения, например вожаки-сторожа, защитный эффект стада, коллективная оборона, иерархия в многотысячных стадах, труднообъяснимы с точки зрения увеличения совокупной приспособленности, тем более, когда речь идет о человеческом обществе. Многие ученые сомневаются в применимости социобиологических подходов к человеку. Крайние взгляды отражает «disconnectionism», вообще отрицающий возможность применения дарвиновской теории отбора к людям. Его сторонники указывают, что социальное поведение, в таких его сложных формах, какие свойственны лидерам человеческих коллективов, правильнее объяснять с точки зрения культуры и социологии 80 . Концепция «эгоистического гена» признается фаталистичной и приводящей к ряду выводов, неприемлемых с точки зрения морали и демократии.

80

Flinn M.V. Culture and the evolution learning // Evolution a. human behavior. – Amsterdam, 1997. – Vol. 18, N 1. – P. 23–67.

Узловым моментом в дискуссии «за» и «против» стала проблема «группового отбора». Социобиологи долго противились самой идее группового отбора,

не находя здесь связи с отбором генов. Однако с 1990-х годов стала развиваться гипотеза многоуровневого отбора («multilevel selection»). Понимая, что взаимопомощь (в ее многообразных формах) необходима для выживания группы, ученые предполагают, что естественный отбор действует на разных биологических уровнях. Эгоистичные индивиды более конкурентоспособны по отношению к альтруистам внутри группы; альтруистические группы более конкурентоспособны по отношению к эгоистическим группам 81 . Многоуровневая модель естественного отбора предполагает разделение эффекта отбора генов внутри групп и между группами 82 .

81

Wilson D.S., Wilson E.O. Rethinking the theoretical foundation of sociobiology // Quarterly rev. of biology – Chicago (IL), 2007. – Vol. 82, N 4. – P. 327–348.

82

Silk J.B. The evolution of cooperation in primate groups // Moral sentiments and material interests: On the foundations of cooperation in economic life / Ed. by H. Gintis, S. Bowles, R. Boyd, E. Fehr. – Cambridge (MA): MIT press, 2005. – P. 43–73.

Новые представления в социобиологии утверждают многоуровневый естественный отбор, возможность как внутригруппового, так и меж-группового отбора 83 . Исследователи доказывают, что более высокие уровни адаптации (например, адаптация социального поведения) достигаются отбором на более высоких уровнях организации (межгрупповом, межпопуляционном).

Групповой отбор – важная движущая сила эволюции человека, в которой культурные процессы создают полезные отличия между группами, даже если они включают в себя множество неродственных особей 84 . Меж-групповой отбор позволяет лучше объяснить возникновение и закрепление альтруистического поведения. Согласно анализу Дж. Уильямса, особенности поведения, которые полезны для группы, часто неблагоприятны для отбора внутри группы 85 . Д. и Э. Уилсоны считают это фундаментальной проблемой социальной жизни 86 .

83

Williams G.C. Natural selection: Domains, levels and challenges. – N.Y.: Oxford univ. press, 1992; Borrello M.E. The rise, fall and resurrection of group selection // Endeavour. – San Diego (CA), 2005. – Vol. 29, N 1. – P. 43–47; Wilson D.S., Wilson E.O. Rethinking the theoretical foundation of sociobiology // Quarterly rev. of biology – Chicago (IL), 2007. – Vol. 82, N 4. – P. 327–348.

84

Wilson D.S., Wilson E.O. Op. cit.

85

Williams G.C. Natural selection: Domains, levels and challenges. – N.Y.: Oxford univ. press, 1992.

86

Wilson D.S., Wilson E.O. Rethinking the theoretical foundation of sociobiology // Quarterly rev. of biology. – Chicago (IL), 2007. – Vol. 82, N 4. – P. 327–348.

Заключение

Примеры из зоосоциологии, особенно те, что касаются вожаков, легко вызывают ассоциации с тем, что мы наблюдаем в человеческом обществе. Старый, почти беспомощный вожак, которого, однако, зоосоциум сохраняет и почитает, напоминает нам времена престарелых партийных вождей последних десятилетий существования Советского Союза. Также и социальные роли помощников вожаков, и стремление субдоминантов проникнуть в более высокие круги доминантов – все это находит свои аналогии в человеческом обществе. Трудно было бы утверждать, что мы имеем дело с гомологичными явлениями, хотя и вероятность этого представляется вполне значительной.

Такого рода сопоставления помогают понять, что многие явления в человеческом обществе связаны с эволюционной историей поведения человека. Тогда культурологические подходы добавляются или накладываются на понимание того, что структура человеческих социумов сохраняет в своей основе структуру зоосоциумов, основывается на многих инстинктивных или приобретаемых в результате облигатного обучения особенностях поведения человека.

Пока неопровержимо доказаны гомологические сходства лишь элементарных проявлений поведения человека и животных. Так, морфология поведения (т.е. позы, мимика, провления эмоций и т.п.) лидеров человеческого общества была изучена множеством исследователей. Однако исследования, посвященные механизмам принятия решений лидерами, анализ поведения руководителей человеческих коллективов оперируют лишь социологическими понятиями 87 . Между тем нелишне будет вспомнить, что на раннем этапе развития социологии сравнение социального поведения человека и животных было в порядке вещей. Во всяком случае, это относилось к таким проблемам, как социальная солидарность и альтруистическое поведение. Можно предположить, что сегодня, на совершенно новом этапе развития научного знания, возобновление диалога между социологами и специалистами по социобиологии и этологии могло бы принести заслуживающие внимания результаты.

87

How leaders influence the impact of affective events on team climate and performance in R&D teams / Pirola-Merloa A., Hartel C., Mann L., Hirst G. // The leadership quart. – Amsterdam, 2002. – Vol. 13, N 5. – P. 561–581; King J.B. Five defining characteristics of great CEOs. – Mode of access:12513

Социальная солидарность в ракурсе западной социальной психологии (Аналитический обзор) 88

Е.В. Якимова

Социальная солидарность принадлежит к тем феноменам общественной жизни, которые изучаются в рамках социальной психологии преимущественно

в своих конкретных проявлениях. В социально-психологической литературе можно обнаружить немало теоретических соображений и еще больше эмпирических исследований, посвященных групповой сплоченности и согласию, интеграции и кооперации, эмпатии и симпатии, альтруизму и прочим формам просоциального поведения. Все эти явления и процессы имеют самое непосредственное отношение к формированию того социального состояния, которое со времен Дюркгейма принято называть социальной солидарностью. Тем не менее в контексте социальной психологии слово «солидарность» является скорее исключением или случайной оговоркой автора, чем намеренным использованием его в качестве специального термина. Аспекты или параметры солидарности, которые интересуют социальных психологов, чаще всего рассматриваются под углом зрения групповой динамики либо механизмов конституирования того или иного «качества» межличностных и внутригрупповых отношений. В определенном смысле можно говорить о том, что социальная солидарность до недавнего времени оставалась лакуной западного социопсихологического знания, хотя представители именно этой дисциплины сделали чрезвычайно много для идентификации и описания нюансов общественной жизни, которые объединены понятием «солидарность».

88

Аналитический обзор подготовлен в рамках исследовательского проекта «Социальная солидарность как условие общественных трансформаций: Теоретические основания, российская специфика, социобиологические и социально-психологические аспекты», поддержанного Российским фондом фундаментальных исследований (проект 11-06-00347 а).

Вполне вероятно, что эпизодическое присутствие данного понятия в работах социальных психологов, занятых анализом предпосылок и следствий феномена общественной солидарности, продиктовано желанием еще раз продемонстрировать независимость своей дисциплины и ее право на собственное, не заимствованное из других социальных наук видение проблемы. Тем не менее в последнее десятилетие положение существенно изменилось: термин «солидарность» все чаще встречается на страницах западной социально-психологической периодики и даже выносится в заглавие статей. Примечательно, что наряду с рассмотрением тех или иных аспектов солидарности или специфики ее социопсихологического конструирования (преимущественно в условиях лабораторных малых групп), налицо также стремление обозначить границы дисциплинарного подхода к этому объекту социального анализа. Чаще всего речь идет о субъективном опыте, или «переживании», специфических межличностных либо внутригрупповых отношений (связей, контактов), имеющих ярко выраженный аффективный компонент. Названная тенденция современного западного социально-психологического анализа солидарности и ассоциированных с ней социопсихологических процессов получила яркое воплощение в работах профессора социологии Университета Аризоны (г. Тусон, США) Линды Мольм. В 1990-е годы Мольм являлась соредактором международного журнала «Social psychology quarterly» и председателем сразу двух секций Американской социологической ассоциации (социальной психологии и социальной теории); с конца 1990-х годов она возглавляет крупный исследовательский проект по изучению механизмов социальной интеграции, который финансируется Национальным научным фондом США. Цель данного проекта состоит в изучении процессов и структур социального обмена как контекста и фактора просоциального поведения и отношений взаимности (reciprocity), продуцирующих социальное доверие и солидарность. В 2009 г. инициатор и руководитель проекта Л. Мольм стала лауреатом премии Кули-Мида, которая ежегодно присуждается Американской социологической ассоциацией за выдающиеся заслуги в развитии социальной психологии.

Главным объектом научных интересов Мольм выступает феномен взаимности как катализатор социальной солидарности в межличностных и межгрупповых отношениях, где взаимность трактуется как конечный результат специфически структурированного обмена типами социальной деятельности и ее продуктами между диадическими и сетевыми партнерами. Как замечает в связи с этим профессор социологии Стэнфордского университета (Калифорния) С. Риджуэй, «работы Линды Мольм по проблемам социального обмена… трансформировали одну из ключевых исследовательских перспектив современной социальной психологии» путем радикальной смены аналитических приоритетов применительно к этому явлению общественной жизни (Ridgeway, 2010, p. 118). Обсуждение структурного и властного неравенства обменных потенциалов, провоцирующих конфликт партнеров, сменилось преимущественным изучением конституирования «обоюдности», или отношений взаимности, т.е. таких контактов между акторами, которые способствуют их солидарности в пространстве обменных действий и закладывают базу для социальной интеграции за его пределами. Кроме того, в работах Мольм прослеживается структурная и содержательная дифференциация самих отношений обмена под углом зрения их неоднозначности в качестве механизма социального сплочения.

Реконструируя интеллектуальную биографию Мольм, Риджуэй отмечает независимость ее научных поисков, позволивших исследовательнице выйти за рамки необихевиористской парадигмы, которая доминировала в теориях обмена 1970-х годов, и переосмыслить договорную модель обменных отношений с точки зрения содержащейся в них практики взаимности. На формирование научных интересов Мольм заметное влияние оказали идеи Р. Эмерсона, П. Блау, Г. Келли и Дж. Тибо, однако уже в 1980-е годы изучению формальных переговоров она предпочла эмпирический анализ повседневных обменных операций, которые по большей части являются негласным, имплицитным конституированием взаимности без заранее оговоренных гарантий со стороны партнеров, но с надеждой на обоюдную выгоду. Мольм не только дифференцировала обменные отношения, разделив их на договорные и базирующиеся на взаимности; она продемонстрировала, что «определенным образом структурированная взаимность играет ключевую роль в формировании интегрирующих связей между людьми, обусловливая социальную перцепцию происходящего как справедливого / несправедливого обмена», – констатирует С. Риджуэй (Ridgeway, 2010, p. 117–118).

По замечанию самой Линды Мольм, анализ структуры взаимности является ключом к пониманию социальных функций этого феномена в контексте повседневных социальных обменов микро- и макроуровней. Представляя свой лонгитюдный проект изучения взаимности в качестве социопсихологического механизма конституирования социального доверия и солидарности, автор характеризует взаимность как «акт предоставления пользы (выгоды, преимуществ, прибыли) другому (другим) в ответ на полученную от него (от них) пользу (выгоду, преимущества, прибыль)» (Molm, 1981). Мольм считает взаимность одним из фундаментальных свойств не только социального обмена, но и социальной жизни в целом. Как заметил в связи с этим Р. Эмерсон, именно взаимность обеспечивает процессу обмена его наименование и содержание: «Блага, приобретаемые посредством социальных процессов, обусловлены благами, предусмотренными “в обмен”» (Emerson, 1981, p. 32). Тем не менее в социологических и психологических концепциях обмена отношения взаимности никогда не были предметом специального исследования. Мольм полагает, что невнимание социальных психологов к этому аспекту обменных действий продиктовано их восприятием обоюдных контактов в актах обмена как само собой разумеющейся вещи, как данности, которая не меняется и потому, по выражению Эмерсона, лишена всякого теоретического интереса (Emerson, 1972).