Замоскворецкий суд Москвы вынес приговор Ксении Рубцовой: три с половиной года колонии общего режима. Также бывший арт-директор актрисы Элины Быстрицкой обязана вернуть наследникам кинозвезды похищенное – почти тридцать пять миллионов рублей.
В первые родная сестра актрисы София Авраамовна Шегельман (в девичестве Быстрицкая) дает интервью на эту болезненную для нее тему. Счастлива ли она, что справедливость наконец восстановлена?
– Я включила телевизор и… оторопела. В известной передаче на федеральном канале шла речь о моей сестре – и обо мне. Прошло совсем мало времени с тех пор, как Элина ушла из жизни, я с ужасом пыталась осознать, что никогда больше не увижу ее, что надо как-то существовать дальше. А тут новый удар – по телевизору на всю страну объявлено, будто сестру убила… я. Убила изощреннейшим способом – уморив голодом. Бывший арт-директор Элины Ксения Рубцова, которую я выгнала из квартиры моей сестры (и было за что), говорила в эфире, якобы я довела сестру до истощения: «Люди, которые были мотивированы получить ее деньги, ускорили ее смерть». Представляете мое
состояние в этот момент?! Сиделки, также выставленные мною вон, объявили в СМИ, будто я и нашу с Элиной маму в свое время сдала в психиатрическую лечебницу, и она там умерла. Позже в телешоу «лечебница» трансформировалась в дом престарелых. На самом деле мама ушла из жизни в результате острого инфаркта миокарда, третьего по счету, и до последнего своего вздоха, даже после того, как скорая помощь доставила ее в клинику, была на моих руках. Но авторов этих лживых композиций правда не волновала. Собственно, мне объявили войну, но в тот момент я не оценила масштаба развернутых против меня боевых действий. Сразу после смерти Элины появилось интервью с Зинаидой Кириенко, снимавшейся вместе с сестрой в кар тине «Тихий Дон». Кириенко сообщала, что хотела поздравить коллегу с днем рождения, но сестра София (то есть я) никого к Быстрицкой не подпускает, отрезав актрису от всего мира. О том, что она звонила, находясь перед работающей телекамерой, Зинаида Кириенко забыла сообщить мне в ходе разговора и впоследствии не упоминала в интервью. После смерти Элины, через два или три месяца, Кириенко через прессу требовала провести чуть ли не эксгумацию тела. Почему Зинаида Михайловна позволила втянуть себя в эту историю, спросите у нее самой, а я понятия не имею. Возможно, не ведала, что творит. Примерно тогда же появилось письмо от «группы товарищей» в Следственный комитет. Они также требовали провести расследование и разобраться в причинах произошедшего. А чтобы их действия получили резо нанс, об этом оповещались телезрители федеральных каналов. Надо сказать, что российские телеканалы популярны во всем мире: единственный континент, откуда я не получила писем – сочувствия ли, осуждения ли, – это… Антарктида. Весь этот опыт общения со следователями, судебных разбирательств, информацион ной войны и просто оскорбительного отношения я получала впервые в жизни, мне на тот момент было восемьдесят два года. Прежде не приходилось – «не привлекалась, не участвовала». Я по образованию и роду занятий филолог, журналист, редактор, работала в книжном издательстве, в периодике, писала книги и статьи, у меня семья – четыре поколения. А теперь пришлось вступить в бой. Была такая яркая и мужественная политическая фигура в Израиле – Голда Меир, так вот она говорила: «Лучший стимул успеха – отсутствие альтернативы». Это применимо ко мне в данной ситуации. Выбора мне не оставили. С Элиной мы близки всю жизнь. Она старше на девять лет, и с самого детства, сколько я себя помню, когда знакомила меня с кем-либо, всегда представляла: «Моя младшенькая». К сожалению, в послед ние тридцать лет судьба разбросала нас по разным странам. Сестра в Москве, мы все после распада СССР вдруг оказались жителями другого государства – Литвы, затем перебрались в Израиль. Так вышло. Хотя будь моя воля, я поселила бы всю нашу родню под одной крышей. Об этом мечтала и Элина. В 2010 году, когда появилась возможность и наскребли денег, мы с ней даже купили большой дом в Вильнюсе. Посадили сад. Радовались: будем собираться как можно чаще, приедет Миша Сокольский с женой, детьми и внуками. Это двоюродный брат, наши мамы – родные сестры, у него с Элиной разница в возрасте два месяца. В мае 1941-го Миша приехал к нам на каникулы, а жили мы тогда в Нежине, папа работал заведующим санэпидстанцией. В июне началась война, Мишина мама – наша тетя Ревекка – и бабушка Мария пытались прорваться к нам из Киева. Дальше их следы теряются, обе пропали без вести. Мама всю жизнь искала через военные архивы хоть какие-то сведения о них – как погибли, где похоронены, но, увы, не нашла. Это трагедия и боль. Миша, которому тогда было тринадцать лет, остался с нами. Были еще двоюродные родственники с отцовской стороны, тоже замечательные люди, мы с Элиной всегда были бы рады принимать их в гостях, и в новом большом доме в Вильнюсе тоже. К сожалению, этим нашим планам – собираться всей семьей и родней – как оказалось, не суждено сбыться. Всех жизнь разбросала по городам и странам, говорили: хоть и скучаем по вам, но добираться до Вильнюса далековато, а годы уже не те. Миша, к примеру, жил в подмосковном Орехово-Зуеве. Он был писателем, пять лет назад ушел из жизни. У детей и внуков – своя жизнь и свои проб лемы, тоже не до поездок. И так вышло, что собирались мы с Элиной вдвоем, приезжали каждое лето в Вильнюс – на месяц, на неделю, на три дня – как получится. В 2011-м сестра позвонила: «Я приеду не одна, с женщиной, она помогает мне устраивать творческие вечера». Так я впервые увидела Ксению Рубцову. Достаточно молодая, лет примерно тридцати пяти. Очень ухоженная: маникюр, макияж, дорогой костюм… Позже видела на ней, к примеру, манто из щипаной норки в пол, можете себе представить, сколько оно стоит. Машина у нее – дорогой внедорожник, тоже недешевая, которую, на моей памяти, не один раз меняла. И при первой встрече, и потом вела себя раскованно и свободно, громко хохотала, в ее речи проскальзывали крепкие выражения, она совершенно не смущалась, что мы с сестрой обе по возрасту годимся ей в матери, а крыть матом при старших считается не слишком приличным. Но, подумала я тогда, одни предпочитают публицистику, другим люб народный язык – каждому свое, я не сочла это таким уж пороком. Ксения хвалила мою стряпню, беседовала с соседями, рассказывая им о жизни в Москве. Элина относилась к ней дружелюбно, заботилась, чтобы было удобно и вкусно. Показывала город, познакомила с представителями российского посольства, с которыми была в добрых отношениях. К Быстрицкой ведь очень хорошо относились и относятся в Вильнюсе. Хоть она и не уроженка Литвы, но творческий путь сестры начался именно там, на сцене Вильнюсского русского драматического театра она сыграла свои первые роли. Побыв в Вильнюсе несколько дней, Элина и Ксения уехали на музыкальный фестиваль «Новая волна» в Ригу, Игорь Крутой пригласил сестру принять в нем участие. Она у нас с детства очень хорошо поет. Пела… – Рубцова – уроженка Удмуртии. Перебравшись в Москву, поначалу работала с Людмилой Зыкиной, а после ее смерти переключилась на Быстр ицкую. Это информация из открытых источников. – Все правильно. В «творческой биографии» (намерен но беру это словосочетание в кавычки, позже расскажу почему) Рубцовой были еще «Бурановские бабушки» – нашумевший фольклорный коллектив, который в 2012 году взял второе место на музыкальном конкурсе «Евровидение». Ксения устраивала им концерты. Какое отношение эти милые старушки имеют к нашей истории, я еще поясню. А как, собственно, Ксения оказалась рядом с Элиной? Дело в том, что моя сестра была очень дружна с Людмилой Георгиевной Зыкиной. А с Рубцовой познакомилась, когда Зыкиной не стало – на поминках. Как Рубцова попала к Людмиле Георгиевне, мне неизвестно. Подозреваю, что при определенных качествах характера, таких как напористость, любезность, услужливость, умение втереться в доверие, это не такая уж невыполнимая задача. Совсем недавно в очередной телепрограмме из уст родственницы Людмилы Георгиевны услышала, что и другая приближенная Зыкиной тоже родом из Ижевска, как и Рубцова. Совпадение? Звезды-небожители на самом деле тоже люди со своими слабостями, и проблемы им приходится решать те же самые, что и всем остальным. Зыкина в пожилом возрасте осталась в одиночестве – так же, как моя сестра. Одиночество и беспомощность заставляют идти на компромиссы. Да, у Элины всегда были мы. Моего сына Петра она называла «наш сын». Бывало, созваниваемся, она непременно поинтересуется: «Ну как там наш сын, как его успехи? Как наши внучки?» Но мы далеко. А Ксения вертелась рядом, преданно заглядывала в глаза: «Элина Авраамовна, вам что-нибудь нужно? Только скажите, я все для вас сделаю». Когда случилось непоправимое, я размышляла: сестра моя ведь никогда не была нежной пташечкой. Характер сильный настолько, что я про себя, да и вслух часто называла ее бронетранспортером. Сама она говорила так: «Я всегда умела держать себя в руках. Никто не должен видеть меня слабой. Уверенность в себе – шаг к успеху». Она всегда знала, чего хочет. И к этой цели шла. Не по головам, не по трупам, она добивалась своего планомерной, четкой, упорной работой. Например, когда училась в театральном, читала «Тихий Дон» и мечтала сыграть Аксинью – говорила: «Это моя героиня!» Просила педагогов позволить подготовить студенческий отрывок. Не дали: «Нет, не твоя. Твое – это графини, герцогини, голубая кровь, а простая деревенская женщина тебе не по силам». Через несколько лет Быстрицкая доказала обратное, сыграв Аксинью в бессмертном фильме Сергея Герасимова! И как сыграла! На творческих встречах (а сестра часто выступала перед зрителями) каза 'чки кланялись ей в пояс: «Ты – одна из нас!» Такое признание дорогого стоит. Словом, характер был тот еще. И неудивительно. Ее юность, так же как мое детство, пришлась на войну. Причем мы ведь были фактически на передовой. Да-да, мы, дети, тоже. В начале войны мне исполнилось четыре, а сестре тринадцать. Наш папа – военный врач, прямо с двадцать второго июня 1941 года он занимался созданием полевого госпиталя и его эвакуацией из Нежина в Астрахань, и уже оттуда ушел на передовую. А мы остались с госпиталем. Были специальные эшелоны, достоверно точно такие показаны в фильмах «На всю оставшуюся жизнь» и «Офицеры». Тянется длинный состав. В первых вагонах лежат раненые, а в последних живут служащие госпиталя с семьями. Вагон дощатый, внутри сколоченные нары. Никаких бытовых удобств: ни туалета, ни тем более душа. Какие удобства, если война? Приближаются вражеские самолеты, кто-то кричит: «Воздух!» Поезд останавливался. И даже мы, малыши, знали, что надо тут же бежать как можно дальше от вагонов, иначе снаряд может попасть в состав и ты погибнешь. В этом возрасте в куклы бы играть, а не изу чать премудрости выживания. Но выбирать нам было не из чего. Так и колесили мы с мамой, сестрой и братом Мишей на этом поезде, иногда временно перебазировались подальше от переднего края, потом снова возвращались. Например в Одессу приехали, когда в городе еще шли уличные бои, а до того довольно долго стояли в Уральске, там про военные действия только по радио можно было услышать. Мама готовила еду для раненых. И Элина в свои тринадцать не сидела без дела – стала санитаркой, лаборанткой, таскала носилки с тяжелоранеными. А еще втайне от родителей сдавала кровь. В семье об этом узнали лет через десять, уже после войны. Мы жили в Вильнюсе, туда направили папу, он служил в военном госпитале. Однажды, когда папы уже не стало, к нам пришел человек по имени Константин Маши нин – уже немолодой, нездоровый. Спросил, как увидеть Элину. Мама ответила, что сестра живет в Москве, предложила чаю. И он рассказал, что на фронте был тяжело ранен, требовалось срочное переливание крови. После операции узнал, что кровь ему дала тринадцатилетняя девочка. Он выяснил ее имя и вот теперь разыскал, чтобы поблагодарить за спасенную жизнь. Этой девочкой была моя сестра. К сожалению, непосильные для подросткового возраста физические нагрузки и длительное эмоциональное напряжение сказались на здоровье: Элина навсегда потеряла возможность стать мамой.
