Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
Я спросил у Деборы, какие срочные шаги папа намерен предпринять. Я отлично знал, что, даже если перезаложить все школьное имущество, это будет капля в море.
Дебора тоже понимала, что собрать такую астрономическую сумму у «наших» совершенно нереально. Но папа не смирится с поражением, сказала она. На семь часов вечера он уже созвал в шуле собрание общины.
— Дэнни, — взмолилась Дебора, — придумай хоть что-нибудь!
Я был в таком шоке от всего услышанного, что туго соображал. Я, конечно, был богат, но такие деньги под подушкой никто не держит. Я постарался не выказать своего отчаяния и успокоил сестру.
— Послушай, Деб, успокойся сама и сделай все, чтобы успокоить папу. Ровно через три часа я тебе перезвоню.
— Слава Богу, Дэнни! — вздохнула она. — Ты наша единственная надежда.
Я повесил трубку, довольный уже тем, что немного успокоил сестру.
Теперь оставалась одна проблема. Я понятия не имел, что мне делать.
52
Дебора
Без четверти семь синагога уже была настолько забита, что молодежи пришлось стоять. Некоторые явились прямо с занятий, дабы не пропустить этого из ряда вон выходящего собрания. Наверху, на балконе, молодые женщины сидели даже на ступеньках.
Ровно в семь часов рав Луриа поднялся. Неверными шагами, с посеревшим от переживаний лицом, он взошел на кафедру и начал словами сорок пятого псалма:
— «Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах. Посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля, и горы двинулись в сердце морей…»
Он обвел скорбными глазами море напряженных лиц, неотрывно взиравших на него.
— Друзья мои, настал час великой опасности. Эта опасность столь велика, что от нашего сегодняшнего решения зависит, сохранимся ли мы как единое целое или распадемся на тысячу кусочков, летящих в бездну. Я не преувеличиваю! И не боюсь, что что-то, сказанное в этих стенах, разнесется за их пределами, ибо в нашей общине брат не предает брата.
Он глубоко вздохнул.
— Пожалуй, скажу так. В нашем стаде завелся один, кто поступил с нами всеми, как Каин с Авелем. Виновный не заслуживает, чтобы имя его оберегалось от пересудов, поэтому назову вещи своими именами. Ребе Лазарь Шифман, руководитель нашей ешивы в Иерусалиме, скрылся с деньгами, которые на протяжении многих лет жертвовались благочестивыми иудеями на развитие образования в духе нашей веры.
По толпе пробежал шепоток, и рав подождал, пока люди выговорятся. Он рассчитывал, что воля к действию лишь окрепнет на волне общего возмущения.
— Я мог бы вверить это дело компетентным органам, чтобы они разобрались с вором так, как он того заслуживает. Но тогда будет запятнано наше доброе имя, которое, как сказано в Торе, наше самое главное богатство. Поэтому, — продолжал он, — я созвал вас сегодня, чтобы обратиться к вам с очень необычным призывом. В нашей общине почти тысяча человек. Среди нас есть преподаватели, лавочники, люди скромного достатка. Есть также бизнесмены, располагающие более внушительными средствами. Мы можем смыть с себя позор, если соберем сумму… — Он замолчал, набрал воздуха и с трудом назвал астрономическую цифру: — Почти два миллиона долларов.
Снова по залу пронесся ропот. В воздухе почти физически ощущалась паника.
— Мы уже перезаложили и эту синагогу, и нашу школу, но это даст нам чуть больше двухсот тысяч. Остальное мы должны каким-то образом изыскать силами нашей общины. Не забывайте, — голос рава дрожал от охвативших его чувств, — если нам это не удастся, нас всех назовут преступниками.
Это не призыв по случаю Йом Кипура, когда у вас есть возможность разойтись по домам, все обдумать, обсудить и взвесить. Вы должны мобилизовать все свои ресурсы — и прямо сейчас…
Пока раввин говорил свою речь, председатель синагоги Айзекс и несколько старших мальчиков начали раздавать бланки, которые были распечатаны всего лишь несколькими часами раньше. Наверху девочки раздавали такие же бумажки женской части прихожан.
— Когда вы заполните полученные вами бланки, — заключил рав Луриа, — предлагаю всем встать и пропеть псалмы.
Шум стоял неимоверный. К общему хаосу прибавилось шуршание бумаги и шарканье ног по ветхим половицам.
Через несколько минут собравшиеся, зафиксировав на бумаге готовность пожертвовать ту или иную сумму из своих сундуков, стали один за другим подниматься, чтобы излить душу в молитве.
Тем временем возле кафедры происходил необычный ритуал. Председатель синагоги Айзекс оглашал сумму, обозначенную в очередной записке, а доктор Коэн и еще двое старейших представителей общины суммировали ее с уже названными.
Три четверти часа они судорожно занимались этими подсчетами, по окончании которых рав Луриа издал столь громкий вздох, что вся синагога вмиг смолкла.
— Должен с сожалением сообщить, что мы ни на йоту не продвинулись. Нам не избежать позора. Я составлю краткое заявление, в котором мы дистанцируемся от действий ребе Шифмана и пообещаем возмещение убытков, хотя оно и займет сто лет.
Неожиданно с балкона раздался звонкий голос:
— Минутку, папа.
Все повернулись. В обычной ситуации мужчины обрушились бы на женщину, посмевшую подать голос из-за перегородки-мехицы, но сейчас случай был особый. К тому же это была дочь самого раввина.
— Да, Дебора? — тихо спросил отец. — Почему ты меня перебила?
Она подошла к самому краю балкона и протянула вперед руку, сжимавшую розовый листок бумаги.
— Равви Луриа, — с достоинством обратилась она, — с вашего разрешения я бы хотела сделать заявление.
Уловив общее желание услышать, что скажет Дебора, отец безжизненным голосом покорился:
— Читай.
— Дамы и господа, — начала она. Спиной она чувствовала, как женщины, которых она поставила в своем приветствии на первое место, поежились от неловкости. — Я держу в руке банковский чек, выписанный на имя общины Бней-Симха, на сумму… — Тут она замолчала. Дебора никогда не была лишена чувства театральности. Выдержав паузу, она торжественно объявила: — Один миллион семьсот пятьдесят тысяч долларов.