Соискупитель

Савельев Дмитрий и Елена Кочергина

Кажется, во мне начали зарождаться истинно материнские чувства. Говорят, что материнский инстинкт – самый сильный, он затмевает собой даже инстинкт самосохранения. Наверное, это так и есть.

Я никому напрямую не рассказываю о том, что со мной произошло. Я чувствую себя человеком, который увидел у торговцев прекраснейший и редчайший алмаз и теперь в тайне от всех распродаёт своё имущество, чтобы приобрести его. Конечно, я хочу, чтобы все люди на Земле познали счастье материнства, но кто мне поверит сейчас, когда ребёнок ещё не рождён? Меня начнут обзывать выжившим из ума стариком, а я пока не готов принять этот крест. Однажды я намёком сказал о своей тайне одному человеку, которого посчитал достойным доверия. Он в

ужасе посмотрел на меня, словно я прокажённый и могу заразить его своей болезнью, и поспешно удалился. Больше я его не видел. После этого случая я дал обет держать рот на замке вплоть до моего разрешения от бремени. Признаться, я боюсь, что и сам начну верить в то, что это просто плод моего больного воображения. А это для меня будет равносильно детоубийству! Но когда это наконец-то произойдёт, никто в мире больше не удержит меня! Я пойду по площадям и улицам и буду кричать о моей радости! Пусть тогда попробуют мне что-то возразить!

С тех пор, как я узнал о том, что имею во чреве дитя, я постоянно думаю о нём. Всю свою жизнь я подчинил строжайшему контролю и стараюсь делать только то, что будет ему полезно. Ведь малейшее отклонение, малейшая вольность может погубить его хрупкую жизнь, и он может родиться мёртвым. А этого допустить я не могу ни за что на свете! Я ем и пью столько, сколько он хочет, и тогда, когда он хочет. Я общаюсь с теми людьми, которые ему нравятся и читаю книги, которые ему приходятся по душе. Это такая огромная ответственность – быть матерью…

Иногда мне кажется, что внутри меня спрятан целый мир, и даже ещё больше. Это великое чудо – рождение новой жизни! Я смотрю теперь на всё новыми глазами, его глазами. Я стал для него проводником, с помощью которого он может действовать на земле. Когда он шевелится в моём чреве, я всегда точно знаю, чего он хочет. А если он недоволен мной… О! Это настоящая трагедия для меня! Лучше умереть, чем чувствовать его осуждение!

Мне больно, когда он толкается. Кажется, что меня разрывает изнутри. Но когда я долго не ощущаю его движений, страх сжимает мне сердце. И вновь и вновь я готов претерпевать любые муки, лишь бы чувствовать биение его сердечка внутри себя! Какое это нестерпимое наслаждение – иметь в себе жизнь!

Сейчас он спит, я чувствую его ровное дыхание. С каждым днём он требует от меня всё больше и больше. Я боюсь того момента, когда он потребует отдать всё, даже, возможно, мою жизнь. Смогу ли я пожертвовать собой ради него? Но если нет, то грош цена моей любви, значит всё было только пустой подделкой, игрой чувств и обманом ума. Значит, я зря жил на свете, и нет мне спасения от себя самого. Ведь нет больше той любви, как если кто положит душу свою за любимое существо!

Весь мир преобразился для меня и засиял новыми яркими красками. Я полюбил траву, потому что по ней будешь ходить ты, небо – ты будешь любоваться им, солнце – оно будет согревать тебя своими лучами. Я наконец-то узнал цену счастья. Когда мне не для кого было жить, то всё вокруг было серым, одинаковым и бессмысленным. Теперь я могу себе позволить любить других существ и бескорыстно помогать им. Моя материнская забота и ласка перелилась через все границы и заключила в объятья весь земной шар!

Конечно, и мне многие помогают. Я чувствую их заботу о себе. Но советы я принимаю далеко не от всех. Я слушаю только тех, которые сами выносили в себе ребёнка и не понаслышке знают, что такое жертва. А теоретиков я терпеть не могу! А ещё больше

ненавижу лицемеров, которые притворяются беременными, внешне ведут жизнь такую же, как и будущие матери, а сами полны лишь мёртвыми сухими костями. Иногда я чувствую, что сам становлюсь таким, и тогда мне делается очень страшно…

Сегодня я вдруг отчётливо услышал его будущий голос – звонкий и глубокий, и увидел его будущие глаза – лучистые и ясные. И тогда я понял, что умру при родах. Я недостоин жить рядом с ним! Он просто скинет меня как старую грязную оболочку, которая мешает ему вступить в новую жизнь. Да минёт меня чаша сия! Всё естество моё сопротивляется этому. Но если иначе нельзя, то пусть так и произойдёт! Я должен претерпеть эту скорбь, это огненное искушение, чтобы родился человек в мир. И тогда радость моя будет исполнена и никто не отнимет её у меня!

Ведь истинная моя сущность и настоящая жизнь заключены в этом человеке, находящемся внутри меня. Лишь бы я смог отречься от себя и полностью отдать себя в его руки! Тогда моя смерть будет только видимостью, на самом деле я буду продолжать жить в моём ребёнке. А значит, я буду жить вечно, ведь мой ребёнок – это сам Христос, Превечный Бог!

 

Конец

НЕХРИСТИАНСКАЯ КОНЧИНА

В жарко натопленном домике при Благовещенском храме умирал настоятель отец Валерий. Его уже два раза соборовали, но изменений в его состоянии не произошло. Он поднимал на исповедующего мутные глаза и без конца повторял одну фразу: «грешен во всём».

В углу сидела монашка и читала новый детектив Марининой, перебирая чётки. Отец Валерий разговаривал с кем-то, видимо, в бреду.

«А вот пришла ко мне духовная дочь, – бормотал священник. – Рассказывала про каких-то космических духов, назвала Христа демиургом. А что я могу ей сказать? Я и сам почти неверующий. Кто такой Христос? Что-то смутно помню. В молодости я знал… Посмотрел на неё… Стыдно мне было смотреть… Но всё-таки заставил себя поднять взгляд и говорю: «Доченька, потерпи, всё разрешится. Господь с нами». И всё. Больше ничего не смог сказать.

А вот хотел сам вынести за собой утку. Упал. Стыдно мне, даже испражниться не могу, как человек. Сам довёл себя до такого состояния, грехами своими. Некоторые святые до ста лет жили, не болели. Говорят, если есть пред смертью молитва, всё хорошо будет. А у меня нет. Недостоин я Бога видеть и не увижу.

Вот взял и вспомнил стихотворение, которое ещё до воцерковления, в юности написал. Помню так ясно, как будто вчера. А как молиться, не помню. Как Господь неизреченным сиянием в душу сходит, тоже не помню. Помню, что сходит, а как – не помню. Арсенья, хочешь прочту?»

«Читай, батюшка, читай!» – сказала монашка, не отрываясь от книжки.

«Дрожат мои руки, и я – развалина,

Рыхлая скрипучая телега.

Надеюсь, всё закончится скоро. Или рано

Я размечтался о конце своего века?

Я затухаю всё больше, всё глубже

Я растворяюсь в мире

Грохочущем, быстром, но неинтересном уже,

Как когда-то тонул в своей собственной жене.

Морщины избороздили тело так же,

Как душу ненужный хлам.

И я вспоминаю, что было неважно,

Живу или нет я, мне уже молодым.

Ведь жизнь пролетает так же незаметно,

Как с одуванчика сдувается пух.

А смерть тебя ждёт и бросает монетку:

Орёл или решка, потом или вдруг.

Я знаю, многие стремятся забыть

И живут, как и жили, превращаясь в ничто,

Растят своих внуков, но время летит

Заначкой на похороны в старом пальто.

Мои сны ножами впиваются в день,

Мешая безбожно всё, что было со мной.

И в солнечном свете дрожит моя тень,