Соискупитель
Шрифт:
«ТРАХ!» – Снежок разбивает окно, осколки летят по комнате, один, особенно острый и длинный, попадает в сердце висящей на стене фотографии Иван Иваныча. Испуганное детское лицо глядит с улицы на живого Иванова.
* * *
Ну и странный же это тип! Не то худой, не то толстый; не то в костюме, не то в рясе; не то старый, не то молодой. Да и говорит как-то не по-нашему. Не человек, а сплошная тайна! Кто же он такой?
– Алекторов, – представился профессор.
– Чудн'aя фамилия. Может, это псевдоним?
– Может, и псевдоним, – соглашается незнакомец. – Если не нравится, можете Петуховым величать. Но вообще-то, если честно признаться, он – это не я!
– Это как так?
– А так. Я его замещаю. Мы однофамильцы, вот и пользуемся этим. Он уехал по делам, а я вместо него здесь работаю, книжки
– А кто вы такой вообще?
– Я священнослужитель, но не священник.
– Опять загадки! Вы что, все здесь такие странные?
– А то. Бывают и ещё похуже. Некоторые по деревьям голые лазают, а князья и императоры к ним за советом ходят!
– Это что, филиал Кащенко?
– Для иудеев мы соблазн, а для эллинов – безумцы!
– Какие эллины? Сейчас двадцать первый век идёт!
– Точно. Но Он-то вчера и сегодня и вовеки тот же!
– Да, правду говорят: большая учёность доводит до сумасшествия!
– Хотел бы я, друг мой, чтобы не только ты, но и все, слушающие меня, сделались такими же, как я, кроме этих греховных уз!
Странная вера это Православие! Ставит в пример разбойника и блудницу. Мол, подражай им и спасёшься! На праведность им наплевать, насоздают правил, а потом хвалятся друг перед другом, кто больше нарушил! Один сало в пост поел, другой пощёчину епископу дал, третий мать родную прогнал. Групповых самоубийц, и тех умудрились прославить! Сумасшедших у них назначают профессорами! Святые соревнуются, кто из них грешнее! Как же им доверять после этого?
– Но что мне всё-таки делать? – почти что с вызовом спросил Иванов ортодокса.
– Раздай всё, и иди за Ним!
– Но у меня же нет ничего!
– А ты Ему жизнь свою отдай! Как говорится, глаз за глаз, зуб за зуб! Он тебе Свою, а ты взамен свою! Всё по-честному!
– Что же мне, на кресте себя распять, что ли?
– Ну, можно и так сказать. Ты слушай, что Он тебе говорит, и пробуй исполнять! Тогда поймёшь, кто ты есть на самом деле. А там и до выздоровления недалеко!
– И кто же я, по-вашему, такой?
– Ты – мертвец, конечно! Как и я, впрочем.
– Вы ещё и обзываться? – вконец обиделся Иванов.
– Я просто факт констатирую. Но не бойся, не всё ещё потеряно! Уж поверь мне, кто-кто, а Он точно умеет воскрешать! Вот тебе мой совет – для начала попроси у Него прощения!
* * *
Может быть, кто-нибудь скажет, что просить прощения у незнакомого человека, стоящего за дверью – глупо. Иванов тоже так считал. Он долго бегал из угла в угол, не решаясь это сделать. Он даже рассердился на себя за свои сомнения. Но наконец решил, что лучше покончить со всей этой ерундой раз и навсегда. Зачем придавать такую важность какой-то мелочи, нагонять вокруг мистический туман? Так ещё, глядишь, недолго во всё это поверить. Голоса какие-нибудь слышать начнёшь, а потом станешь таким же, как этот чокнутый профессор. Ведь так просто подойти к двери и сказать: «Эй, ты там, слышишь меня? Прости, что ли!» И всё! Можно с чистой совестью ложиться спать. С суевериями покончено навсегда!
Голосов Иванов не услышал. Всё как-то вдруг вырвалось из-под его контроля. Он – маленький мальчик, который провинился и пришёл к отцу на колени просить прощения. Сын заглядывает в доброе лицо Отца с надеждой, что тот накажет – отшлёпает ремнём или поставит в угол, но Отец смотрит с жалостью и любовью и… прощает. Это самое жестокое наказание: оно отнимает всякую надежду, ранит в обнажённое сердце и не даёт забыть. «Как жить дальше с этим прощением? Я уничтожен, я Твой раб навеки, Ты убил меня моей же рукой! Зачем? Что я Тебе сделал? Наверное, то же чувствовала евангельская блудница, которую Ты не дал побить камнями. Я вижу, как она ночью рвёт на себе волосы и умоляет Тебя отпустить её на свободу, но Ты крепко держишь её в своих объятиях. Теперь она уже не может больше жить без Тебя, без того, чтобы не чувствовать каждую секунду Твоего прощения! Оно, как солёная вода, которой не напиваешься, а только всё больше и больше растравляешь свою жажду! Когда наконец прекратится эта пытка? Я не могу вместить в себя Твоего прощения, неужели Ты не видишь этого? Прости же меня!!!»
Что-то надорвалось внутри Иванова. Порвалась какая-то невидимая нить, которая связывала его с тем, что столько лет было для
* * *
«Неужели это так просто? Неужели можно вот так между обычными будничными делами зайти в церковь, подойти к Чаше и принять в себя Христа? Вот стоит молодой, ещё неуверенный в себе священник, рядом пара толстых бородатых алтарников. Он протягивает тебе ложку с обыкновенным, не очень хорошим кагором и кусочком белого хлеба. Где же тут тайна, где Дух? Священник ошибается, произнося положенные слова, у него грязные ботинки, из-под рясы выглядывают серые подшитые брюки. Ты берёшь в рот содержимое ложечки и не успеваешь ещё проглотить, как тебя уже подпирает следующая за тобой старушка, алтарники торопятся вытереть тебе рот, где-то стучат молотки рабочих. Голова раскалывается от невыпитой утренней чашки кофе и долгого стояния в душном помещении, «теплота» остыла и воды там так много, что вина даже и не чувствуешь. Кусок просфорки застревает в горле, а пол уже давно не мыли. Где же обещанное ощущение радости, счастья, лёгкости? Ещё надо дотащиться до дома и приготовить обед. Про послепричастные молитвы даже и подумать страшно! Как Бог может войти в тебя в таких ужасных условиях? Да и вообще, неужели этот маленький кусочек хлеба, смоченный в вине, – плоть и кровь Христа? Но даже если вместо хлеба и вина я представлю, что ем шматок кровавого мяса, это не возбудит во мне никакого благоговения перед святыней. А мне твердят, что вместе с причастием в меня входит не часть плоти умершего на кресте человека, а Бог целиком, тот Бог, которого мир не может в себя вместить! Чушь какая-то. Абсурд. Как можно поверить в такое?»
Но Он всё-таки вошёл. Как всегда, тихо и незаметно. «Обманул меня, дурака! Умудрился пролезть в мою душу, заполнить собой моё тело. Он, независимый, свободный, гуляет где-то на просторе, и голос Его слышишь, но никогда не узнаешь, откуда Он приходит и куда потом исчезает. И казалось бы, такое прозаическое место – метро, да ещё в час пик, а Он поймал меня врасплох именно там. Сижу, слушаю стук вагонов друг об друга: «КЛАЦ-КЛАЦ! КЛАЦ-КЛАЦ!», и тут Он как подкрадётся из-за спины, как прыгнет! А потом засел внутри, как заноза, ударил в голову, пырнул ножом сердце. Вот и хожу теперь, как идиот: улыбаюсь без причины, всех поголовно люблю, даже тараканов и крыс. Что же Он с людьми-то делает? Кто же Ему это позволил?»
* * *
«“Не в меру даёт Бог Духа Святого”. Это точно. Так ведь и убить человека недолго! Но как даёт, так и отнимает. А потом вертись сам, как умеешь. Когда Он в тебе, то “всё могу об укрепляющем меня Господе”, а когда ты один? Он, видите ли, требует, чтобы выбор был свободный и не считается с обычными человеческими слабостями: головной болью, скукой, страхом, наконец. В висках стучит, ноги ватные, как после тяжкого похмелья, в сердце – лёд, в голове – пустота. А надо идти и открывать Ему дверь. Где же тут справедливость? Где гуманность? И зачем будить человека в два часа ночи? Неужели трудно подождать до рассвета, когда я буду в лучшей форме?»