Сократ (сборник)
Шрифт:
– «И чтобы страшные ушедшие времена Тиберия – Калигулы – Клавдия никогда не повторились, цезарь обязан научиться уважать человека. Отныне и навечно: человек для человека должен стать святыней!»
И тогда раздался вопль Амура. Амур упал на арену и в муках и судорогах катался по сверкающим опилкам.
– Да! Да! – сочувственно сказал Нерон. – Все произошло при этих замечательных словах…
Амур затих.
– Мертв? – в ужасе прошептал Сенека. Нерон засмеялся:
– Но Британик был тоже мертв!.. Я не пожалел царственного брата – зачем мне жалеть этого порочного раба?.. Ты все никак не можешь понять, учитель: мы всерьез играем Комедию жизни.
– Я не хочу умирать!.. Я не хочу! – закричала Венера.
– Да, да, вот так же кричала мама, глядя на мертвого Британика… Венера упала на колени, она обнимала ноги Нерона:
– Я боюсь! Я не хочу!
– Ну – точно! Вылитая мама! Как она испугалась, бедняжка, в тот день. Продолжай, Сенека… А мы займемся уборкой тел.
И, оттолкнув Венеру, он поволок с арены во тьму легкое тельце Амура.
И вновь бесстрастно читал Сенека:
– «Луцилий! Чем дороже груз, которым владеет путешественник, тем более он заботится о спокойствии воли и благодарен Нептуну за это спокойствие. Так и философ: ему нужен мир в государстве, чтобы размышлять в покое, – и он благодарен тому, кто дарует этот мир… Вот отчего я так забочусь о силе цезаря и славлю его власть!»
– Я не хочу! Я не хочу! – ползала по арене Венера.
– «Ты пишешь, – продолжал невозмутимо Сенека, – что он истребляет свою семью? Зато в его правление не подвергается посягательствам жизнь и свобода частных граждан. Зато совершенно исчезли политические процессы… А вспомни страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия!»
– Как я люблю эту твою присказку, – улыбнулся Нерон.
– «Ты спрашиваешь, Луцилий, справедливы ли слухи об убийстве Цезарем Британика? Надеюсь, что нет. Но даже если так? Каков выход? Принять сторону его матери, мечтавшей заменить Цезаря слабовольным, юродивым Британиком и властвовать самой? Но это означало бы вновь вернуть Рим в страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия».
– Но Тигеллин сказал… – начал Нерон и зашептал, указывая на Венеру. – Это все она! Мать! Мать натравила меня на Британика! Брат – ее жертва!
И Сенека вновь увидел Нерона тогда, в анфиладах дворца. И услышал его отчаянный шепот: «А знаешь, зачем она это сделала? Чтобы Рим узнал и меня ненавидел! Но Тигеллин сказал: она плетет заговор. Тигеллин сказал: мать подошлет ко мне убийц!..»
– И что ты мне на это ответил тогда, Сенека? – спросил Нерон.
– Я боюсь! Боюсь! – кричала Венера. Сенека молчал.
– Да… промолчал, опять промолчал, все прочитав в глазах волка… Бедная мама, ты помнишь, как это было.
– Не надо! Я не хочу! Я боюсь! – визжала Венера.
– Успокойся, шлюха, – усмехнулся Нерон. – Я не видел, как убивали маму… Мама! Я ее любил. Презирал, боялся – и любил!..
И когда ты молча согласился на ее убийство – вот тогда я до конца тебя возненавидел! Ах, Сенека, какая это была женщина! Сколько я совершил покушений на ее жизнь? И она все-все избежала! Интуиция! И как живуча! Ну – кошка! В тот день она навестила меня на вилле, и я посадил ее на корабль. Корабль должен был развалиться в открытом море. И развалился. Но мама выплыла… Вот тогда я послал к ней убийц. Помнишь – осень, мы с тобой сидим у нашего камелька. Ты, как всегда, беседуешь со мною о добродетели. А я жду известий о маме… Знаешь ли ты, что такое ждать убийства матери? – И Нерон опустился у ног Сенеки и шептал: – Не оставляй меня, учитель! Говори! О путях самосовершенствования! Ну! Как тогда! Говори!!!
Сенека глухо начал:
– Есть три пути самосовершенствования. Путь размышления – самый благородный…
– Ах, как мудро!
– Путь подражания – самый легкий… И путь опыта – самый трудный.
– Да… Да. А я представлял: они уже отворяют двери в ее покои. …И центурион обнажил меч. Прекрасная женщина не защищалась. С достоинством обратилась она навстречу оружию:
– Бей в чрево, которое его выносило. Движение руки с мечом – и последний вопль…
– Не надо, – вопила на арене Венера. – Я боюсь! Нерон ползал у ног Венеры, обнимал ее ноги, шептал:
– Мама… Бедное чрево… Я убил маму…
Он повалил Венеру в сверкающие опилки, он осыпал ее поцелуями.
– Мама… Тебя нет!.. Посмотри, какая у нее грудь, Сенека! Мама была Венера! А как она хотела царствовать! Она боялась моих баб. Она так хотела царствовать, что ложилась со мною в одни носилки! Она соблазняла меня!
– Замолчи, Цезарь!
– А ты опять не выдержал, – засмеялся Нерон. – Да, мама лежала мертвая, а я стоял над нею… и, хохоча и плача, обсуждал ее прелести… Но боги молчали. Почему они всегда молчат? Может, они… как и ты… молча одобряли? Ну, судья, брат Диоген последний, почему не ударила молния в нечестивца?
– Ты – сказал?.. – ответил старик в бочке.
– Не понял! – усмехнулся Нерон и с размаху, страшно ударил его бичом.
– Не бей его, Цезарь. Он все объяснил, – сказал Сенека. – Он считает, что видимый мир – это всего лишь наше испытание…
– Я не знаю, то ли он сказал. Но ты, Сенека, как всегда, промолчал… И мы учтем это, определяя твою плату, – усмехнулся Нерон.
Из подземелья неслись негодующие крики.
– Ты слышишь, Сенека? – взвизгнул Нерон. – Они пришли за мной! Весь город знает: я убил маму! Весь Рим на ногах!
Крики из подземелья раздавались все громче, и Нерон бросился к центру арены.
– Когорты окружают дом! Они приговорят меня к казни матереубийц: они посадят меня в мешок с собакой, змеей и обезьяной! И сбросят в Тибр! Я боюсь!.. А все Тигеллин. Это он натравил меня на маму! И ты это тоже хотел! Вы оба меня с ней ссорили! «Я боюсь!» – Нерон засмеялся. – Так я вопил тогда.
Он взглянул вниз – сквозь решетку.
Опустел пиршественный стол, пустые кубки валялись на мраморном полу. Люди кричали и били пустыми кубками по гулкому полу.
– Ну конечно! Им забыли добавить жратву и питье. И они негодуют, – усмехнулся Нерон, обращаясь к Амуру.
Амур бросился в темноту – исполнять приказание.
– Сейчас, миляги, сейчас, сердечные. – Нерон уже обращался к Сенеке: – И что ты мне ответил тогда?
– «Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь, – спокойно сказал Сенека. – Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобою, Цезарь».
Нерон взглянул на сенатора, и сенатор тотчас прокричал речь: