Сократ (сборник)
Шрифт:
– «Раскрыт заговор. Было решено убить цезаря и уничтожить великий сенат… Можно сжечь Рим, но можно его отстроить заново. Ибо не камни составляют душу Рима. Жив римский народ, и величаво стоит Рим – пока жив сенат. С болью и печалью сообщаю вам, сенаторы, что во главе заговора стояла наша мать Агриппина».
– Грандиозно! С каким чувством я прочел твою речь! Сенатор завопил:
– «Да сохранят тебя боги для нас, Великий цезарь!» – десять раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» – десять раз. «Ты наш цезарь, отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» – двадцать раз… Сенаторы! Предлагаю поставить дары в храмах за спасение цезаря и
Из подземелья уже раздавались восторженные крики.
– А ты прав, Сенека! Против меня проголосовали только трое сенаторов. Утром их нашли с перерезанным горлом. Говорят, разбойники… – И он обнял Сенеку. – А вообще я рад, что мамы больше нет. Теперь наконец-то я смогу спать с Поппеей Сабиной… Мама не любила ее! Я знаю, ты тоже. О ласки Поппеи Сабины! О ее тело!
Согласись, Сенека, она очень похожа на маму – ну совершеннейшая Венера. – И он притянул к себе Венеру, и тоже обнял ее – другой рукой. – Прекрасная Поппея… Знаешь, Сенека, она уговаривает меня убить мою жену, добродетельную Октавию… Кстати, Тигеллин сказал…
– Октавия была прекрасная женщина! – тихо сказал Сенека.
– Да, да, ты всегда любил Октавию… Но знаешь ли, старик, что такое ночи Поппеи Сабины? Мое сердце разбито! О сердце артиста! Я решил вернуться к игре на кифаре. Представляешь, Сенека, пока я был занят – убивал маму, сколько лавровых венков нахватали мои соперники! Опять у тебя недовольное лицо… И Поппея тебе не нравится, и кифара. А знаешь, Сенека, я убил маму, чтобы впредь не видеть вокруг себя недовольных лиц. И чтобы ты не докучал мне своей перевернутой рожей, я отправлю тебя отдохнуть на курорт в Байи. Полечись в Байях, Сенека! Наш писатель, наш классик Сенека. Прости, ты еще не классик. Чтобы стать классиком – нужно умереть… Читай!
Сенека невозмутимо читал свиток:
– «Дорогой Луцилий! Агриппина была ужасная женщина, и хотя смерть ее тоже ужасна, как всякая насильственная смерть, – но, выбирая между двумя ужасами, мы, граждане, не смеем не думать о благе отечества. Победи Агриппина – и тотчас вернулись бы страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия. Поэтому восславим судьбу за победу цезаря! Ты пишешь о слухах, об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона… Нам пристало думать не о слухах, а о пользе отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да, он бесноватый гуляка, но это природное свойство его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его порокам. И хотя этот маньяк Тигеллин до сих пор не показывается на людях, я знаю, они видятся с цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе за душу цезаря. О, если бы не судьбы отечества, я давно покинул бы постылый Рим».
Нерон слушал Сенеку. И ласкал, ласкал Венеру. Нежный смех Венеры раздавался в ночи.
– Ну продолжай, Сенека… – шептал Нерон.
– «Как я счастлив теперь в Байях, хотя приходится терпеть много неудобств, столь обычных для наших модных курортов. Моя гостиница расположена прямо над лечебными водами. С утра пораньше под моим окном здоровые – шумно занимаются гимнастикой, больные – стонут, служители – с криками мчатся с полотенцами, и кто-то с воплями бьет вора, укравшего чужое платье. Ночью меня будят крики с озера – там до утра раздаются визг женщин и похабные крики мужчин. Да, наши замужние Пенелопы недолго носят на курорте в Байях свои пояса верности… Но все искупают часы заката, когда краски неярки, но прекрасны. При виде догорающего солнца, умирающего дня покой и гармония объемлют душу. И вновь постигаешь: нет, мы не умираем – мы только прячемся в природе! Ибо дух наш – вечен… Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать? Что оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячи раз! Или милости Фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками – проглотим и вкуса не почувствуем? Все суета! Пора! Прочь из гостей! В гавань! В гавань!»
– Но Тигеллин сказал, – нежно засмеялся Нерон, лаская Венеру, – я не смогу жениться на Поппее Сабине, пока жива моя жена Октавия. С Октавией нельзя развестись: она принадлежит к роду цезарей…
– О боги! – прошептал Сенека.
– О тело Поппеи Сабины! – улыбался Нерон, все лаская Венеру. – Она лежит в ванне, с лицом, намазанным особым тестом, замешенным на ослином молоке. Это – для блеска кожи… С кусочками мастикового дерева во рту. Это – чтобы дыхание ее благоухало…
И, отвечая на ласки Нерона нежным смехом, Венера вдруг выскользнула из его рук.
– Она не пускает меня на ложе! – завопил Нерон. Венера смеялась.
– Ты не станешь спать с цезарем, пока жива Октавия? Венера хохотала.
– Какая мука! – И Нерон зашептал Сенеке: – Но Тигеллин сказал…
И тотчас Венера приникла к цезарю.
– Гляди, учитель, она сразу стала веселой… счастливой… моя Поппея Сабина… Ну, читай, читай свое письмо об Октавии. Моя Поппея жаждет!
– «Луцилий! – Сенека по-прежнему старался читать бесстрастно. – Страшное известие поджидало меня по возвращении из Байев: по приказанию цезаря убита добродетельная Октавия». Венера смеялась, Венера ворковала…
– О счастье! О радость! – кричал Нерон. – Поппея дозволила себя ласкать. О ласки Поппеи Сабины! Ну читай, читай! Ей так нравится это твое письмо!
– «Несчастной Октавии перерезали вены на руках и ногах, – монотонно читал Сенека. – Но от страха ее кровь оледенела в жилах и не сочилась из ран. И тогда, чтобы ускорить смерть Октавии, ее отнесли в горячую баню. Как она молила о жизни! Но тщетно: она была виновна в том, что цезарь желал жениться на Поппее Сабине…»
Нерон ударил бичом.
Сенатор заржал и яростно завопил:
– Сенаторы! Великий цезарь уличил свою жену Октавию в прелюбодеянии с жалким рабом и в заговоре против сената… «Да здравствует цезарь! Да сохранят тебя боги для нас!» – тридцать раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» – тридцать раз. «Ты наш отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» – шестьдесят раз.
Он заржал и замолк.
Сенека неподвижно стоял на арене со свитком в руке… Нерон бесстыдно ласкал Венеру.
– Смотри, Сенека, весь мир в этих влажных губах… – шептал Нерон. Венера смеялась, отвечая на ласки Нерона.
– Как она льнет… Неужто этот смех… эти крутые бедра… не стоят холодной крови худосочной Октавии?
Венера заливалась счастливым смехом.
– Как она счастливо глядела тогда на отрезанную голову Октавии! Как удобно жить в наш просвещенный век быстро стали ездить колесницы! Только убили – и уже несут тебе отрезанную голову на золотом блюде… О мое тело! Оно повелевает своим цезарем. Оно победило!
Торжествуя, смеялась и Венера.
– Как я люблю радость на человеческом лице… Человек смеется – ему кажется, что он распоряжается своею судьбою… – шептал Нерон.