Сокровенное сказание Монголов
Шрифт:
[«У этих четырёх псов лбы – бронзовые, морды – как долото, языки – что шила, сердца – железные, а плети – мечи. Питаются росою, а ездят верхом на ветрах. Во время смертных боев едят они мясо людей, а на время схваток запасаются для еды человечиной. Это они сорвались с цепей и ныне, ничем не сдерживаемые, ликуют и подбегают, брызжа слюной. Это они!» – «Кто же они, эти четыре пса?» – спросил хан. – «Это две пары: Джебе с Хубилаем, да Джельме с Субетаем».]
– «Ну, так подальше, – говорит Таян-хан, – подальше от этих презренных тварей!» и, поднявшись выше, остановился на полугорье. Тут заметил Таян-хан, что вслед за ними, ликуя, мчатся и окружают их витязи. И спросил Таян-хан Чжамуху:
«Кто же вон те и зачем окружают?Будто с зарёй сосунков-жеребятК[«А кто эти и зачем окружают их, наподобие жеребят, которые выпущены рано поутру и теснятся вокруг своих маток, приникая к сосцам их».]
И Чжамуха отвечал так:
«To по прозванью Манхуд-Урууд.Страшной грозой для злодея слывут.Витязя, мужа с тяжелым копьем,Им, заарканив, поймать нипочем.Витязя ль, мужа с булатным мечом,Или в крови своих жертв палачаСвалят, нагнав, и порубят с плеча.Это с восторгом они обступают,Это, ликуя, они подлетают».[«Это – так называемые Уруудцы и Манхудцы, которые, настигая, валят с ног, убивают и ограбляют носящих мечи кровавых грабителей, которые осыпают проклятьями носящих копья: то приближаются они, ликуя и блистая».]
– «Лучше всего, – говорит Таян-хан, – лучше сего подальше от этих презренных! И поднимается ещё выше на гору. И спрашивает тут Таян-хан у Чжамухи: «А кто же это позади них? Кто это едет, выдавшись вперёд и глотая слюну, словно голодный сокол?» Чжамуха же сказал ему в ответ:
«Тот, кто передним несется один,То побратим мой, анда Темучжин.Снизу доверха в железо одет:Кончику шила отверстия нет.Бронзой сверкающей весь он залит:Даже иглою укол не грозит.Это мой друг, мой анда Темучжин,Словно голодная птица-ловец,Мчится, глотая слюну, молодец.[«Это подъезжает мой анда Темучжин. Всё тело его залито бронзой: негде шилом кольнуть; железом оковано: негде иглою кольнуть. Разве не видите вы, что это он, что это подлетает мой друг Темучжин, глотая слюну, словно голодный сокол…»]
Смотрите же, друзья Найманы. Не вы ль говорили, что только бы увидать вам Монголов, как от козленка останутся рожки да ножки?» Тогда Таян-хан говорит: «А ну, взберемся-ка по этой пади на гору». И взбирается повыше на гору и опять спрашивает Чжамуху: «А кто это так грузно двигается позади него?» Чжамуха отвечает:
«Мать Оэлун одного из сынковМясом людским откормила.Ростом в три сажени будет,Трехгодовалого сразу быка он съедает,Панцырь тройной на себя надевает,Трое волов без кнута не поднимут.Вместе с сайдаком людей он глотает:В глотке у витязя не застревает.Доброго молодца съест он зараз:Только раздразнит охоту.Если же во гневе – не к часу сказать! –Пустит, наладив стрелу-анхуа он –Насквозь пройдя через гору, к тому жДесять иль двадцать пронзит человек.Если ж повздорит он с другом каким –Будь между ними хоть целая степь –Кейбур-стрелу, ветряницу, наладив,Всё ж на стрелу он нанижет его.Сильно натянет – на девять сотен алданов сшибёт,Слабо натянет – на пять он сотен достанет.Чжочи-Хасар прозывается он.То не обычных людей порожденье:Сущий он демон-мангус Гурельгу».[«Мать Оэлун откормила одного своего сына человеческим мясом. Ростом он в три алдана, моховых сажени. Съедает, трехлетнюю корову. Одет в тройной панцирь. Трех быков понукают везти его. Глотнёт целого человека вместе с колчаном – в глотке
– «Раз так, – говорит Таян-хан, – давай-ка поспешим мы еще выше в гору!» Поднялся выше испрашивает у Чжамухи: «А кто же это идёт позади всех?» На это говорит ему Чжамуха:
«Будет, наверное, то Отчигин:У Оэлуны он найменьший сын.Смелым бойцом у Монголов слывёт,Рано ложится да поздно встаёт.Из-за ненастия не подкачает,А на стоянку – глядишь – опоздает!»[«А это – Отчигин, малыш матушки Оэлун. Слывет он смельчаком. Из-за непогоды не опоздает, из-за стоянки отстанет!»]
– «Ну, так давайте, мы взойдем на самый верх горы!» – сказал Таян-хан.
§ 196. Наговорив таких слов Таян-хану, Чжамуха отделился от Найманов и, отойдя на особую стоянку, послал передать Чингис-хану следующее известие:
«Почти уморил я Таяна словами:Всё выше со страху он лез,Покуда, до смерти напуган устами,Он на гору всё же не влез.Дерзай же, анда мой! Ведь тутВсе в горы спасаться бегут.[«От слов моих падал в обморок, а потом спешил лезть повыше на гору. Разговорами до смерти напуган, на гору лезет. Дерзай, анда! Они на гору лезут…»]
Никакой стыд не вынудит их больше к сопротивлению, почему я ныне и отделился от Найманов!» Тогда Чингис-хан, в виду позднего вечера, ограничился оцеплением горы Наху-гун. Между тем Найманы тою же ночью вздумали бежать, но, срываясь и соскальзывая с Наху-гунских высот, они стали давить и колоть друг друга на смерть: летели волосы и трещали, ломаясь, кости, словно сухие сучья. Наутро захватили совершенно изнемогавшего Таян-хана, а Кучулук-хан, который стоял отдельно, с небольшим: числом людей успел бежать. Настигаемый нашей погоней, он построился куренем у Тамира, но не смог там удержаться и бросился бежать дальше. На Алтайском полугорье наши забрали весь Найманский народ, который находился в состоянии полного расстройства. Тут же сдались нам и все бывшие с Чжамухой: Чжадаранцы, Хатагинцы, Салчжиуты, Дорбены, Тайчиудцы и Унгираты. Когда же к Чингис-хану доставили Таян-ханову мать Гурбесу, он сказал ей: «Не ты ли это говоришь, что от Монголов дурно пахнет? Чего же теперь-то явилась?» Гурбесу Чингас-хан взял себе.
§ 197. В том же году Мыши (1204), осенью, Чингис-хан вступил в бой с Меркитским Тохтоа-беки при урочище Харадал-хучжаур. Он потеснил Тохтоая, и в Сара-кеере захватил весь улус его, со всеми подданными жильем их. Но Тохтоа, вместе со своими сыновьями Худу и Чилауном, а также с небольшим числом людей, спасся бегством. Когда, таким образом Меркитский народ был покорён, Хаас-Меркитский Даир-Усун повёз показать Чингис-хану свою дочь, по имени Хулан-хатун. Встречая на пути всякие препятствия от ратных людей и увидав случайно нойона Бааридайца Наяа, Даир-Усун сообщил ему, что везёт показать свою дочь Чингис-хану. Тогда нойон Наяа и говорит ему: «Едем вместе и покажем твою дочь Чингис-хану». Задержал он их и продержал у себя три дня и три ночи, При этом задержку эту объяснял Даир-Усуну так: «Если ты поедешь как есть один, то в дороге, в такое-то смутное военное время, не только тебя самого в живых не оставят, но так же и с дочерью твоею может случиться недоброе». Когда же, потом, Даир-Усун, вместе с Хулан-хатун и нойоном Наяа прибыли к Чингис-хану, он в страшном гневе обратился прямо к Наяа и сказал: «Как ты смел задержать их? Тотчас же подвергнуть его самом строгому допросу и предать суду!» Когда же его стали было допрашивать! Хулан-хатун говорит: «Наяа сказал нам, что состоит у Чингис-хана в больших нойонах. А задерживал нас объясняя, что поедем, мол, показать свою дочь хагану вместе. Потому что на дороге, говорит, неспокойно. Попадись мы в руки не нойона Наяа, а к другим каким военным, не иначе, что вышло бы недоброе. Кто знает? Может быть, встреча с Наяа нас и спасла. Если бы теперь, государь, пока опрашивают Наяа-нойона, соизволил вопросить ту часть тела, которая по небесному изволению от родителей прирождена…» Наяа же на допросе показал: