Сокровища чистого разума
Шрифт:
И я стал к старику присматриваться. Ну, не следить, конечно, а присматриваться, относиться внимательно…
А как бы вы поступили на моём месте?
Заслуженный… Да что там заслуженный – прославленный! – учёный, имеющий собственную кафедру и готовящийся основать собственную школу, бросает всё и возвращается на охваченную гражданской войной родину, чтобы учить грамоте ребятишек, основать курсы для начинающих механиков и владеть огромной свалкой военного металлолома. Сюжет, достойный эпической драмы.
Вы так не считаете? Ну, значит,
А вот ради чего Эзра плюнул на свою прекрасную жизнь и ещё более прекрасную карьеру, я и хотел выяснить. И Каронимо хотел. И Павел. И множество других людей по всему Герметикону ломали головы над вопросами: Зачем он отказался? Что получил взамен?
Маленькую школу на краю Помойки, в которую свозили талантливых ребятишек со всей Трибердии и где учили не только чтению и счёту, но алгебре и физике, заставляли читать серьёзную литературу и рассказывали историю Герметикона. Он получил школу, выпускники которой, случалось, уезжали в лучшие университеты Кардонии, Луегары и даже Ожерелья – рекомендация магистра Кедовича гарантировала им получение стипендий. Сам Эзра вёл занятия только со старшими учениками, однако общался со всеми и был им не только директором, но много чего повидавшим дедом. Любимым дедом. Я видел, как дети смотрели на старика, и знаю, о чём говорю, чтоб меня в алкагест окунуло.
И ещё я видел, что в его отношении к детям не было ни грана фальши. Эзре нравилось их учить, нравилось давать шанс.
С таким же восторгом старик работал в мастерских, искренне радуясь каждой победе своих подопечных, тщательно обсуждая каждое их предложение, приучая не только трудиться, но думать, мечтать, стремиться к новому. На Помойке не только ремонтировали технику, но изобретали новые устройства, фантазировали. И пусть в основном потуги учеников Кедо могли вызвать в серьёзной учёной среде лишь ухмылку – пусть! – на Менсале сам факт существования конструкторского бюро казался чудом.
А создал это чудо Эзра.
Но для чего?
Мы довольно много общались… Впрочем, кому я лгу? «Мы» в данном случае звучит весьма самонадеянно. Кедо наведывался к нам по вечерам, иногда только выкурить трубку в компании, иногда распить бутылку вина, и в этом случае посиделки затягивались далеко за полночь, но тянуло старика к Павлу, к равному. Именно они говорили, а мы с Каронимо слушали и помалкивали, изредка позволяя себе вставлять замечания.
И именно во время одной из таких затянувшихся встреч Гатову удалось сподвигнуть Эзру на откровенность.
Ночь выдалась тёплой, мы сидели под открытым небом, у небольшого костра, который развели в специально вырытой ямке, и разговор, по обыкновению, шёл обо всём на свете. Сначала спорили о перспективах недавно открытых «пронзающих лучей», как выяснилось, Кедо заказывал контрабандистам научные журналы, а потому был в курсе всех последних открытий, затем обсудили совместный публичный доклад Астрологического флота и Верзийского Географического общества об открытии новой планеты в Северном Бисере, вяло сравнили известных исследователей, причём Эзра оказался большим почитателем Помпилио дер Даген Тура и уверенно заявил, что «лингиец ещё вернётся в Большие Приключения и укажет нынешним «героям» их настоящее место!»
До
Но я отвлёкся.
Итак, Эзра упомянул Помпилио, Каронимо ляпнул, что видел Помпилио на Кардонии, название планеты прозвучало, и Кедо прямо спросил Гатова:
«Почему ты стал работать на Дагомаро?»
Старик тоже был любопытен.
«Я был ему должен несколько лет жизни», – честно ответил Павел.
«За то, что он для тебя сделал?»
«Он сделал для меня больше всех на свете. Благодаря ему я тот, кто я есть».
И попал в расставленную Кедо ловушку:
«То есть ради самой Кардонии ты не вернулся бы?»
Я знаю точно: задай такой вопрос кто угодно ещё – быть драке. Гатов только с виду мелкий и щуплый, бьётся он, как цепарь, чтоб его в алкагест окунуло, и характер взрывной, спуску не даёт, но… но старику он ответил словами. Спокойно и немного печально:
«Когда я прилетел, о войне ещё не было речи».
«Но?» – поднял брови Эзра. Он действительно был очень умён.
«Иногда мне кажется, что война началась в том числе из-за меня, – глухо признал Павел. – Обстановка на планете накалялась, но наверняка можно было отыскать мирный выход, наверняка… К сожалению, мои изобретения подарили Дагомаро иллюзию могущества».
Деликатный Кедо не стал уточнять, о каких именно изобретениях идёт речь, промолчал, и это позволило Гатову задать встречный вопрос:
«Почему вернулся ты?»
И после своего откровения получил правдивый ответ:
«Потому что я, так же как ты, счёл себя должником. Но не кому-то конкретному… – Эзра помолчал, с грустной улыбкой глядя на языки пламени. – Я ведь старый, я помню, какой была Менсала до войны, до этого поколения, которое знает только кровь и смерть. Я помню весёлые праздники, помню набитые учениками школы и большие университеты, помню наши прекрасные города. Помню тишину полей… Тогда ею наслаждались, а не прислушивались, ожидая нападения… Помню наш мягкий выговор… На Менсале особое произношение универсала: очень мягкое, плавное, такого нет больше нигде… Да и здесь уже почти не встречается. – Ещё одна пауза, и я, клянусь самим Гермесом Триждывеличайшим, я почувствовал, что воздух после слов старика стал горчить. – Наверное, потому, что на войне мягкость мешает. Мягкость во всём».
В молодости каждый из нас верит, что он – и только он! – сможет изменить мир, в зрелости становится ясно, что не получится, и наступает разочарование, сменяющееся старческим безразличием.
Эзра же сумел сохранить огонь, несмотря на возраст.
Он любил этот хнявый мир, представляете? Любил, несмотря на зло, которое этот мир опутало. Он оплакивал его и…
«Ты хочешь вернуть прошлое?» – тихо спросил Гатов.