Шрифт:
Глава 1
Линкольн, весна 1216 года
Стояло восхитительное майское утро. В природе царили покой, идиллия, гармония. А в доме Эдварда Уивера в Линкольне бушевал ураган.
– Не пойду! – кричала отчиму Мириэл. – Не пойду в монастырь. И ты меня не заставишь. Все равно сбегу. Клянусь!
Светлые глаза Найджела Фуллера налились кровью. Расставив широко ноги, он принял угрожающую позу.
– Теперь я – глава семьи и непослушания не потерплю. Слишком долго здесь потакали твоему бесстыдному своеволию!
– Ты всегда хотел избавиться
Мириэл поняла, что сказала лишнее. Найджел взревел, занося над ней кулак. Она увернулась от удара и схватила прялку из корзины у очага.
– Не смей прикасаться ко мне! – Она попыталась сглотнуть слюну, но в горле пересохло от страха.
Теперь, когда рядом не было дедушки, защищавшего ее от гнева отчима, наказание казалось неизбежным. Мириэл ткнула его прялкой в рыхлое брюхо. Он отскочил, и она кинулась к выходу. Грузность не помешала Найджелу проявить проворство. Прежде чем она успела отодвинуть щеколду, он схватил ее за толстую рыжеватую косу и рывком вытянул на середину комнаты.
Мириэл ударила отчима прялкой, но он вырвал орудие у нее из рук и отшвырнул в сторону. Тыльной стороной мясистой ладони он хлестнул ее по лицу, распоров кожу на виске золотой печаткой. Мириэл пыталась отбиваться, но Найджел крепко держал ее за волосы. Она царапалась, кусалась, как собака, пока не ощутила на зубах соленый вкус крови. Найджел взвыл и вновь ударил ее. У девушки потемнело в глазах, ноги подкосились, но грубая мужская рука, державшая ее за косу, не позволяла упасть.
– И не вздумай мне перечить! – пыхтел Найджел. – Нравится тебе это или нет, завтра ты отправишься в монастырь святой Екатерины!
– Ни за что! – огрызнулась Мириэл, продолжая упрямо настаивать на своем. Теперь она могла только дерзить. Пусть уж лучше убьет ее: она скорее умрет, чем покорится.
Вдруг затрещали языки разгорающегося пламени, и в комнате запахло паленой шерстью. Отброшенная прялка, одним концом угодившая в очаг, была охвачена огнем, уже подобравшимся к стоявшей поблизости корзине с немытой шерстью. В отворившуюся дверь ворвался свежий воздух, и комната внезапно наполнилась грязным удушающим дымом. Пламя метнулось к стропилам.
Бранясь и ревя, словно взбесившийся медведь, Найджел швырнул Мириэл на пол, изо всей силы пнул ее под ребра и, схватив с сундука бутыль с вином, выплеснул ее содержимое на пылающую корзину с шерстью.
Открылась дверь, в комнату заглянула женщина. Ома испуганно вскрикнула и кинулась за ведром с водой. Отовсюду уже сбегались на пожар с накидками и метлами другие домочадцы.
Мириэл зажмурилась, пытаясь воздействовать на гное затуманенное сознание: ей хотелось полного беспамятства. Однако и это желание, как и все остальное к се жизни, сколько она ни старалась, не подчинилось ее воле. Хотя отчим почти исчез в клубах дыма, но ведь на самом-то деле он никуда не делся.
– Это все дочь твоя натворила! – услышала она рычащий голос Найджела, обращавшегося к ее матери. – Наглая, сумасбродная ведьма. Теперь видишь, к чему привело сюсюканье Эдварда? Ее следовало
– Да, Найджел.
От боли и досады на мать, покорно соглашавшуюся с отчимом, у Мириэл задергались веки: ясно, что мать не осмелилась бы возразить мужчине даже ради спасения собственной жизни. В представлении Аннет Фуллер миром правят мужчины, их распоряжения и оценки не подлежат обсуждению.
– Под этой крышей ей больше нет места. Пусть переночует в сарае, под запором, и на рассвете чтоб духу ее здесь не было.
– Хорошо, Найджел, – как всегда смиренно отозвалась ее мать. Мириэл показалось, что та чуть замешкалась, прежде чем дать ответ, но, видимо, она просто приняла желаемое за действительное. Девушка услышала тяжелое дыхание остановившегося возле нее отчима.
– Надеюсь, ради твоего же блага, монахини разглядят в твоей душе что-нибудь достойное спасения. Видит Бог, они обречены на неблагодарный труд. – Он со злостью пнул ее носком башмака. – Не притворяйся, лживая тварь. Я знаю, ты слышишь меня.
Мириэл хотела показать отчиму язык, но сдержалась, продолжая неподвижно лежать. Пусть она потерпела поражение, но правоту его подтверждать не намерена. Такого удовольствия она ему не доставит.
Под ногами Найджела захрустел тростник, устилавший пол, – он направился к выходу. Щелкнув пальцами, он произнес:
– Чтобы к моему возвращению комната блестела.
– Хорошо, Найджел.
– А она пусть больше не попадается мне на глаза.
Хлопнула дверь. На мгновение все стихло, а в следующую минуту послышалась возня служанок, раскудахтавшихся при виде беспорядка в комнате, словно переполошившиеся наседки. Мириэл со стоном открыла глаза и, поморщившись, заморгала – один глаз ее заплыл от удара и горел. На беленых стенах темнели широкие полосы копоти, от плетеной корзины остался лишь дырявый каркас из почерневших прутьев, в нос бил смрад горелой шерсти.
– О, Мириэл, что же ты наделала? – посетовала ее мать, сердито качая головой. Аннет Фуллер было тридцать три года. Свои вьющиеся рыжевато-каштановые волосы, такие же, как у дочери, она благопристойно прятала под платок – головной убор замужних женщин. Природа наделила ее ясными серыми глазами и тонкими изящными чертами лица, которые очень редко озаряла улыбка.
– Ничего. – Мириэл шмыгнула носом и села. В голове стучало, каждый вздох отдавался острой болью. – Он сам устроил пожар, а я, как всегда, виновата. Он меня ненавидит.
– Вовсе нет, – мягко возразила Аннет. Подойдя к ведру, стоявшему возле обуглившейся корзины, она смочила в воде и отжала льняное полотенце. – Твой отец желает тебе только добра.
– Он мне не отец, – сердито отозвалась Мириэл. Об ее настоящем отце в доме старались не упоминать. Все, что она знала о нем, она почерпнула из подслушанной болтовни слуг и случайных обмолвок дедушки. Судя по их словам, ее отец был менестрелем, бродячим певцом. На пути своих странствий он повстречал четырнадцатилетнюю дочь богатого суконщика, соблазнил ее, лишил невинности и снова отправился в дорогу задолго до того, как у той начал округляться живот. Именно от него Мириэл унаследовала хрупкое телосложение, высокий рост и золотисто-карие глаза. Аннет вздохнула и опять принялась выкручивать полотенце, пока костяшки пальцев не побелели.