Сокровища Сьерра-Мадре
Шрифт:
— А я не согласен, — проговорил Говард. — Все это охотничьи байки, а меня уже тошнит от красот дикой природы. Хочу опять почувствовать мягкую постель под задницей. С меня хватит. Но если вы останетесь тут, мне, конечно, тоже придется остаться. В одиночку мне двухнедельного перехода через лес и пустыню не осилить.
— Послушай, старина, — сказал Куртин, — особой охоты поработать сверхурочно у меня тоже нет. Меня кое-кто ждет. Прихватим еще неделю. Если байки, которые прочирикал нам этот птенчик, хоть как-то подтвердятся, что ж, тогда посмотрим, стоит ли игра свеч. А если за неделю ничего из земли не выбьем, мы пойдем с тобой, старина. Все с этим согласны?
Все согласились, и незнакомец начал быстро излагать свой план.
— Как тебя вообще-то зовут, парень? — перебил его Говард.
— Лакод, — ответил тот. — Роберт Лакод, из Аризоны.
Говард встал и пошел поглядеть, не слишком ли далеко разбрелись ослы. Для этого он взобрался повыше на каменную террасу.
— Эй! — раздался его громкий крик.
— Что случилось? — откликнулись в один голос Доббс и Куртин. — Ослы ушли?
— Быстрее все сюда! Живо, черт бы вас побрал!
Оба вскочили и побежали к нему. Лакод поспешил за ними вслед.
— Что это такое, вон там, приближается к нашей горе? — воскликнул старик. — У вас глаза моложе моих!
— Это солдаты. Либо конная федеральная полиция, — сказал Доббс. — И тут же встрепенулся: — Ах ты, негодяй, подлая твоя душа! — он повернулся к Лакоду. — Вот ты, выходит, из каких! Недолго же тебе пришлось притворяться!
Резким движением он выхватил револьвер и направил на Лакода. Но Говард, стоящий у него за спиной, заставил его опустить руку.
— Ты не прав, — сказал Лакод, побледневший при импульсивном движении Доббса. — У меня ни с солдатами, ни с полицией дела нет.
— Послушай, крошка, — обратился Говард к Лакоду. — Не заставляй нас расхлебывать твой супчик. Если это тебя ловят, смывайся, да поживее. Пусть они тебя увидят, отвлеки их от этого места, нам здесь полиция ни к чему. Марш, спускайся отсюда и выходи на дорогу, не то мы загоним тебя им прямо в пасть.
Куртин вскарабкался еще повыше и внимательно глядел на происходящее внизу.
— Не торопитесь, парни, — сказал он. — По-моему, это не солдаты. И никакая не полиция. Одеты они кто во что горазд и вооружены чем попало. Если не ошибаюсь, у одного из них дьявольски длинная пукалка, ей, видать, лет сто. Теперь я знаю, кто они такие. Это — бандиты!
— Черт побери! — ругнулся Говард. — Из огня да в полымя. Полиция нас арестовала бы, и так как мы ничего особенного не натворили, только мыли без лицензии, мы бы с ними договорились. А от бандитов пощады не жди.
И вдруг, будто вспомнив о чем-то, в свою очередь, натолкнулся на Лакода:
— Ну, сынок, выкладывай всю правду. Ты, значит, навлек бандитов на наши головы! Бандитский шпион! Выходит, я не ошибся…
— Нет у меня ничего общего с бандитами, — сказал Лакод. — Дайте-ка и мне поглядеть.
Вскарабкался наверх, к Куртину, некоторое время напряженно вглядывался в даль, потом сказал:
— Да, это бандиты. И я даже знаю, откуда они взялись. Слышал на асиенде сеньора Гомеса. У него была газета с их описанием. Я углядел среди них одного в сомбреро с золотистой лентой — о нем упоминалось в газете. Смельчак, даже шляпы своей не сменил. А скорее всего и не знает, что его сомбреро попало в газету. Газет он не видит, читать не умеет. Из всех бандитов я меньше всего хотел бы встретиться именно с этим.
И пока все четверо наблюдали с высоты за движением бандитов, ожидая, свернут ли они на тропку, которая выведет их к горе, Лакод рассказал, что он прочел в газете об этих бандитах и что успели ему рассказать о них работники на асиенде. Пусть большинство индейцев вообще и индейцы с асиенды в частности газет не читают, слухи о подобных событиях разбегаются по этой широкой открытой стране со скоростью несущегося по прерии огня.
На маленькой железнодорожной станции, где ночью поезд останавливается на две минуты, чтобы оставить и взять почту и принять или высадить двух-трех пассажиров, в вагоны село двадцать-двадцать пять мужчин.
Никогда прежде не случалось, чтобы на этой маленькой станции в поезд подсаживалось столько пассажиров, но ни дежурный по станции, ни персонал поезда на это особого внимания не обратили. Может, эти мужчины собрались на базар или работали на рудниках, а теперь вот бастуют, а может, вообще едут искать работу в других краях.
Все они были метисами, все в высоких сомбреро с широкими полями, в брюках, рубашках, в сапогах или сандалиях на босу ногу. После наступления темноты на маленьких станциях билеты не продаются, потому пассажиры и сели в поезд без билетов. На станции было темно-темно, лишь дежурный стоял у столба с тусклым фонарем, да проводники бегали с фонариками вдоль состава, и никто лиц садившихся в вагоны не разглядел. К тому же все они укутались по нос в одеяла, что здесь принято и ничьего любопытства не вызывает. Все севшие на последней станции собрались в первом вагоне второго класса, который идет сразу за почтовым. В этом вагоне сидела, как обычно, дюжина солдат во главе с офицером. Все с винтовками, заряженными боевыми патронами, — охраняли поезд от бандитских налетов.
Большинство мужчин так и остались в этом вагоне, хотя, когда поезд тронулся, некоторые из них перешли во второй вагон второго класса. В обоих этих вагонах почти все места занимали крестьяне, мелкие ремесленники и индейцы, которые везли свои товары на продажу в ближайший большой город. За вагонами второго класса следовал вагон первого класса, а уже за ним, в хвосте, шел пульмановский спальный вагон.
Поезд быстро набирал скорость. До ближайшей станции — минут двадцать или чуть больше. Когда поезд пошел на всех парах и железнодорожные чины собрались было продавать новым пассажирам билеты, эти мужчины закрыли выходы из вагонов, близ которых устроились с самого начала, и, не говоря ни слова и ни о чем не предупреждая, выхватили из-под своих одеял ружья и револьверы и открыли огонь. В первую очередь по солдатам.
Стрельба продолжалась секунд десять, и вот уже все солдаты валяются на полу в лужах крови, большинство убито наповал, а остальные в агонии или при последнем издыхании. Железнодорожники тоже убиты либо лежат, смертельно раненные, на полу и на скамейках. Ранено не меньше двадцати пассажиров, некоторые уже мертвы, раны других ужасны. Женщины на полу, вздымая руки, молят о снисхождении, милости, поднимают на руки верещащих детей, желая вызвать в бандитах сочувствие, предлагают им в обмен на жизнь свой жалкий скарб. А бандиты все стреляли и стреляли. Потом принялись за грабеж и хватали все, что представляло для них хоть какую-то ценность.