Сокровища старой церкви

Лихолетье. Семьсот лет назад

Солнце чуть поднялось над лесом, скользнуло длинными лучами по облакам, раскрасило купола церкви, погнало утренний туман во мрак сырых заречных чащоб. Проснулось Синеречье для трудов и забот.

И вдруг мирные утренние звуки села накрыл, как тяжелой шапкой, густой, далекий и тревожный набатный гул.

За рекой, над хмурым бором, расползался, потянулся к алым облакам обильный дым большого пожарища.

– Татары! Татары идут!
– взвился

Бросив дела, кинулся сельский люд к церкви; обогнув ее высокую кольчатую ограду, столпился на крутом травянистом откосе, сбегавшем к песчаному берегу Плесны.

– Спас-Темни горят, не иначе, - проговорил кто-то обреченно.

– Оне, братцы, оне, - пробасил, отзываясь, кузнец в блестящем кожаном фартуке и с ремешком на черных, подпаленных местами кудрях.
– Сейчас здеся мамайцы будут.
– Подкинул в руке тяжкий молот.
– Оружайтесь, братцы!

Мужики, парни, отроки бросились за ним в кузню, выхватывали друг у друга мечи, копья, рогатины.

Оставшиеся на откосе видели, как от кромки леса отделились и заспешили к реке свои ратники. Впереди на неровно ступающем коне, сильно кренясь в седле, с рукой, подвязанной к шее, сидел жестоко битый всадник; двое ковыляли по бокам, держась за стремена. Сзади подтягивались пешие мечники - пять ли, шесть ли воинов - все, что осталось от малого дозора в Заречной стороне.

Ратники - посеченные саблями, колотые стрелами, в кровавой пыли - тяжело поднялись на откос.

Верхового сняли с коня, уложили на траву.

– Татары грянули, - тяжело выговорил воевода обступившему люду.
– Большим числом… В Темнях мужиков до одного порубили… Иных в избах вживе пожгли… Баб с детишками в полон увели… скот погнали… Скоро здесь будут…

– В церкву, в церкву собирайтесь, православные!
– крикнул батюшка - огромный, гривастый, со сверкающим каменьями крестом на цепи тяжелого золота.
– Обережет храм Божий от супостата мирных христиан.

– Идут!
– завопил мальчишеский голос.
– Скачут! Вона - из леса вылились!

По селу засновали, забегали, ровно наседки при клекоте ястреба. Кто в дом, кто из дому. Кто хватает и тут же бросает. Кто свое же брошенное вдруг, вернувшись, подбирает, тащит за собой или на себе…

Бежали к церкви простоволосые женщины. Мчались, прискакивая, босоногие ребятишки. Поспешали, как могли, седые деды.

Крик, плач, вой, ругань. И над всем этим тяжко загудел набатом уже свой колокол со своей звонницы: то раскачивал пудовый язык сельский охотник Завид, оповещая округу о черной беде.

Втянулся мирный люд в церковную ограду. Батюшка запахнул решетчатые, дубового бруса ворота. А по ту их сторону сгрудились те, кто стоять будет насмерть, до погибели, чтобы в живых остался старый, слабый да малой.

А татары - вот они! Взмелись над бугром конские морды - косматые, взмыленные, храпящие.

– Раздайся, мужики!
– обозленным медведем взревел кузнец.
– Не зацепить бы друга-ратника!

И закипела лютая, мигом одним, кровавая сеча. Много в ней татар полегло. А наши все до единого. Один кузнец не пал - так и остался стоять прибитый к тыну тонким копьем через сердце. Только голову кудлатую на грудь уронил. А молот любимый из рук не выпустил.

Спешились татары, загомонили, стали ломиться в ворота - не ладится. Огляделись, приметили у ближайшей худой избы заботливо сложенные бревна на новый сруб. Выкатили одно - толстое, тяжелое. Схватили в двадцать рук в охапку, стали дружно раскачивать - ухнули первым ударом. Дрогнули ворота - выстояли. Пошли долбить с ладным вскриком удар за ударом.

Треснула одна стяжка. За ней другая. Хрустнуло под ударом перекрестье брусьев - пробило бревно дыру с бочонок. И тут же в этой дыре появилось узкоглазое лицо с кисточками усов по краям ощеренного белыми зубами рта.

На все это терпеливо смотрел со звонницы Завид - в левой руке лук, в правой стрела на тетиве.И лишь сунулась в дыру оскаленная морда, растянул Завид тетиву до самого уха.

Взвыли мамайцы, снова застучали бревном в ворота: не выдержала одна створка. Верхняя петля сорвалась, скособочилась решетка и пошла внутрь под напором татарской силы.

Ворвались во двор - сперва спешенные, за ними - верховые. Укрываясь щитами, разбежались. Одни бросились к дверям храма, другие натянули тетиву. Хищно свистнули в воздухе злые тростниковые стрелы, стайкой стремительных стрижей метнулись в самый верх звонницы. Пошатнулся Завид, рухнул на землю. Приподнял разбитую голову, глянул, как ломятся мамайцы в церковь, прошептал: «Искать вам, проклятые, - не найти», - и успокоенно затих.

Выбив дверь, с воем, визгом вбежали татары в храм. Рассыпались по сторонам - ан нет тут никого. Стоит только у аналоя батюшка поп и держит над головой, грозя, золотой крест с каменьями:

– Стой, нехристь поганая! Вон из храма святого!

Подбежали к нему сразу двое. Один стал крест из руки рвать, другой батюшку саблей тыкать.

Батюшка тоже не оплошал: левой рукой подняв тяжеленный кованый напольный светильник, ахнул в затылок одного - чуть голову из плеч ему не выдернул, а другому в лоб угодил - тоже славно получилось. И сам пал следом.

И тихо стало во храме.

Ни всхлипа женского, ни вздоха старческого, ни плача ребячьего.

Куда народ исчез?
– и спросить некого.

Ушла главная добыча, ради чего в храм пробивались всею силою.

Опомнились - опять разбежались: было что взять. Ризы, красиво шитые, золото-серебро да камни дорогие.

А людей так и не нашли. Укрыл их от лютой беды храм Божий. «Искать вам, проклятые, - не найти».