Сокровища Валькирии: Звёздные раны
Шрифт:
— Хорошо, хорошо! — обрадовался тот. — Гут!
На три дня немец задержался у снайпера, о чём только ни говорили, но почти ничего о войне. Штандартенфюрер поднаторел в языке, нахватался оборотов, пословиц, матюгов и буквально на глазах расцветал, ширился душой и, уже не жадничая, доставал из своей сумки колбасы, ветчины, шпиг и бутылки с пивом и шнапсом, подделанные под времена войны.
И отсюда он пошёл по рукам в буквальном смысле: немца, уже как редкого гостя издалека, передавали из дома в дом, из деревни в деревню. Ко всему прочему, он ещё оказался общительным и загульным, так что Опарин едва поспевал за ним, всякий раз отыскивая в новом месте. Кажется, начиналось братание с бывшим врагом, потому что бесхитростные, не отягощённые идеологическим грузом люди воспринимали штандартенфюрера уже как старого, подобного себе человека, а что было,
Наблюдать за похождениями бывшего фашиста было невероятно интересно, однако журналист преследовал ещё и свои цели — разговорить его, вытянуть из самого то, что он постоянно вытягивал вопросами из фронтовиков. Немец менялся на глазах, одухотворялся и одновременно будто молодел, ибо уже стал распевать песенки штурмовиков и весёлые, скабрёзные бюргерские, и журналисту было совершенно непонятно, отчего так оживает старый фашист. То ли видит, в какой нищете живёт народ-победитель, и оттого радуется, то ли получает какую-то скрытую от посторонних глаз информацию, которая его и веселит.
И вот на обратном пути фон Шнакенбург наконец-то разговорился и поведал о цели поездки в СССР, и о своих результатах вояжа. Оказывается, после поражения Германии он настолько сильно переживал, что поставил своей целью найти истинную причину победы русских, на что и потратил всю свою жизнь. Казалось, всё было на стороне немцев — обученные войска, техника, вооружение, блистательные победы до сорок третьего года, но тут произошёл довольно резкий перелом, неверно толкуемый советскими и немецкими военными историками.
По убеждениям штандартенфюрера, русские уже не должны были и не могли победить, независимо от того, есть ли у них за спиной заградотряды, в решающем значении которых пыталась убедить обывателя западная пропаганда и внутрироссийские диссиденты. Как военный человек, он отлично знал, что солдата невозможно гнать в атаку на пулемёты под пулемётом же; любая армия с любой идеологией в таком положении просто отказывается воевать и разбегается. Тем более заставить русского человека победить, если он того не желает, вообще невозможно.
Фон Шнакенбург был сам свидетелем, как под Киевом взяли в плен полтора миллиона солдат Красной Армии вместе с исправной техникой, вооружением и продовольствием. Как потом через пять месяцев германские войска подошли к Москве, и только морозы не позволили начать её штурм. А блестящее летнее наступление сорок второго по южному направлению — это вообще одна из лучших операций Третьего рейха. Красная армия слабо держала удар либо не держала его вообще, бросая отлично укреплённые районы, выгодные позиции и не пользуясь ни одним просчётом немецкого командования, когда отдельные части, соединения и даже армии уходили далеко вперёд и отрывались от своих или вообще оставляли фронт открытым для контрудара. Но вот с началом сорок третьего всё резко изменилось, и бывший штандартенфюрер СС ценою кропотливой полувековой работы нашёл истинную причину перелома в войне и последующей победы.
По его разумению, она состояла из двух главных аспектов: силы духа воинов (воля к победе) и особой, кастовой посвященности военачальников. И дело было никак не в силе идей, идеологии и заградотрядов. Что касается духа воинства, — он, благодаря этой поездке, только что нашёл ему подтверждение и понял, что многолетний труд и муки не напрасны, а потому он весел и может позволить себе немного погулять.
Поначалу немец выглядел молодцом и бодренько излагал свою версию причины победы русских, которая Сергеем Опариным воспринималась без особого интереса. Штандартенфюрер уверял, что до сорок третьего года Красная Армия состояла в основном из молодых, до тридцати лет, солдат, выросших на почве марксистско-ленинской идеологии и глубоко идеологизированных. Это она не держала удара, эта она бежала и массово сдавалась в плен вместе с красными генералами, ибо умозрительная идея, как и пулемёт за спиной в руках энкаведэшника, может только раз бросить солдата в отчаянную атаку, а противостоять сильному противнику способны лишь глубинные, материковые, неизменные ценности, будто пуповиной связанные с душой каждого человека. К концу сорок второго молодняк выбили и искалечили, армия стала пополняться людьми более старшего возраста, в бой пошла коренная Россия, под давлением идеологии не утратившая этой связи и даже оживившая её, поскольку враг уже посягал на столицу. К началу сорок третьего личный состав армии более чем на половину уже состоял из носителей материковой национальной психологии и мироощущения.
В этом состоял истинный перелом в войне! Грань сего явления совершенно чётко отбивается по моменту, когда вдруг вместо революционных петлиц вводятся «белогвардейские» погоны, когда начинают прославлять в фильмах князей и царей, когда богоборческая власть открывает церкви, а над осаждённым Ленинградом летает самолёт с иконой Владимирской Божьей Матери, замыкая город в охранительный круг.
Русские начали не только держать удар, но побеждать ещё задолго до Курской дуги.
Изложенные немцем мысли не то что уже нравились свободному, независимому журналисту; он быстро сообразил, что это новый взгляд на историю Отечественной войны и Победы, поскольку официальный взгляд, насквозь пропитанный коммунистической идеологией, практически отрицал всё национальное. Теперь он старался не пропустить ни слова и всё запомнить (записать нельзя, руки заняты баранкой), однако фон Шнакенбург скоро перешёл к объяснению второго аспекта причины победы России, который заключался в особом состоянии разума и духа трёх главных военачальников — Жукова, Рокоссовского и Конева. Сам Сталин не получил подобного благословения, а эта троица легендарных полководцев на исходе сорок второго, а именно с девятнадцатого по двадцать четвёртое декабря, вступая в крайнее противоречие с большевистской идеологией, получает сакральную воинскую силу.
Опарину показалось тогда, что немец подзагнул, поскольку был сильно увлечён первым аспектом причины победы и негодовал про себя: а ведь догадки эти уже бродили в сознании, мог бы и сам дойти, в чём суть решительного перелома в войне с начала сорок третьего. Теперь вот немец подтолкнул мысль в нужную сторону, и всё остальное, касаемое военачальников и особенно каких-то сакральных штучек, он слушал отвлечённо, полагая, что старый эсэсовец выжил из ума и несёт полный бред. Следовало на ходу сочинить большой газетный материал к юбилею начала войны. И всё-таки в памяти остались какие-то обрывки высказанного фон Шнакенбургом. Отчётливо помнил лишь несколько эпизодов: штандартенфюрер после ранения под Сталинградом получил должность помощника Рудольфа Гесса (журналист никак не мог толком вспомнить, чем же занимался в рейхе этот человек и что потом было с ним), а именно, возглавил стратегическую группу «Абендвайс». Немец так часто повторял это слово, что вколотил его в голову непроизвольно, однако ничего больше не запомнилось относительно этой группы. Зато в памяти отложилось, что секретный архив Гесса, за которым много лет гонялись разведки СССР, США и Англии (там были вроде бы какие-то разоблачающие антигитлеровский союз документы), всё время находился у Шнакенбурга в Колумбии. Ещё осталось в сознании, что Жуков, Рокоссовский и Конев в декабре сорок второго тайно выехали со своих фронтов будто бы по вызову Ставки, однако в Москву не прибыли и отсутствовали где-то в течение пяти суток, чем невероятно разгневали Сталина. Будто бы он провёл секретное совещание, на котором присутствовали Берия, Каганович и ещё кто-то, где решали вопрос об аресте этих военачальников. Однако впоследствии каждый из них был вызван в Ставку, опрошен лично вождём и отпущен.
И будто бы Жуков тогда сообщил Сталину — за полгода до события! — что решающая битва состоится в июле — августе будущего года под Курском.
Однако избирательная журналистская память схватывала лишь то, что ложилось в заранее выстроенную концепцию будущего материала; остальное проходило фоном, как лёгкая музыка. К тому же, машина у Сергея Опарина хандрила, и он опасался, что не довезёт штандартенфюрера, а так не хотелось ударить в грязь лицом перед недобитым фашистом.
Всё это немец рассказывал по дороге в Кострому, в одиночку попивая шнапс, и так надрался, что журналисту пришлось буквально на руках втаскивать его в вагон и сдавать проводнице. Фон Шнакенбург пел песни юных штурмовиков, орал «Хайль Гитлер!», при этом как белым флагом размахивал марками и потому был принят и обихожен.
И хорошо, что так получилось! У журналиста оказались свидетели — возмущённые поведением иностранца люди, видевшие, как он тащил к поезду седого старика, кричащего по-немецки «Дранг нах Остен!». Потом и проводницу отыскали, которая подтвердила, что иностранец действительно сел в Костроме и, несмотря что старый человек, нарядился в чёрную фашистскую форму, «как у Штирлица», и целый перегон до Бурмакина смешил богатую публику мягкого супервагона. Его даже жалко стало, ибо немец напоминал клоуна, а хорошо выпившие и сытые пассажиры подыгрывали ему, кричали «Хайль!» и называли старика «мой фюрер».