Сокровища Валькирии: Звёздные раны
Шрифт:
— Ты же знаешь — Баркоша…
— Врёшь. Тебя зовут Карнаухов Борис Фёдорович. Верно? Или звали так. Тюрьмы Китая, Израиля… Попытки уйти в Монголию, ну и прочие задания партии и правительства.
Мусорщик сверкнул глазами, однако сразу же потух.
— Да хрен с ним теперь… Ну, звали так. Где справки наводил?
— Всё тебе и расскажи!.. Продолжаем. Ты тут один ходишь, видишь всех… профессиональным взглядом. И должен знать, кто спиртовые посылочки шлёт. Знаешь ведь?
— Знаю, — неожиданно легко признался космический мусорщик. — И могу сказать без пыток, как старому знакомому.
— И кто же? — насторожился Зимогор, внешне оставаясь
— Тут недавно праздник был, местный. Радение называется… В общем, бесовские пляски, — он почему-то заговорил недовольным тоном. — Раздеваются до пояса, женщины волосы распускают и скачут по горам, хороводы водят…
— Ну и что же?..
— Ничего. Эти плясуны и подбросили, — он уже злился и посверкивал глазами. — Я видел у них ящик. Из-под взрывчатки, верно? И спирт — «Роял».
— Верно, — неожиданная эта перемена в нём ещё больше оживила Зимогора. — Когда ты видел?
— Накануне праздника… В общем, видел! Полный ящик, а сверху ещё колбаса. Закуска.
Мусорщик встал, повесил карабин на плечо и сунул руки в карманы, вдруг превратившись в маленького нахохлившегося воронёнка.
— И ваши отплясывали, между прочим! — хрипло каркнул он. — Как жеребцы скакали!.. Как же, там бабы с голыми титьками! Ладно, солдатики, это я понимаю. Но лейтенант с ними!.. Прыгал так, что ногу себе сломал! Не позорил бы армию, офицер…
Зимогор приблизился к нему вплотную, упёр ствол автомата в беззащитный живот.
— Может, и ты приложился к «Роялу»?.. Несёшь бред. Какие пляски?
— Обыкновенные!.. У меня жена до сих пор не вернулась. На гулянье ушла, и с концами… Весной было то же самое…
— Может, заблудилась в лесу? — ехидно предположил Зимогор.
— Заблудилась?.. Она заблудится, как же, — последние слова он произнёс на ходу. — Она всю Манораю, как свои пять пальцев… Найду — убью стерву!
Следом за ним шелестящим градом осыпались шишки…
2
В конце марта девяносто первого года в Москву приехал богатый немец, а вернее сказать, состоятельный старик Адольф фон Шнакенбург, невысокий, ещё крепкий и румяный восьмидесятилетний человек с орлиным взором и гордо посаженной седой головой — одним словом, истинный ариец. Германии к тому времени соединились, но пока ещё не смешались и существовали как вода и масло, рядом и раздельно; западных немцев ещё было легко отличить от восточных, хотя в СССР уже беспрепятственно впускали и тех и других. Однако в анкете, заполненной для получения визы, ещё фигурировал пункт, где сообщались сведения о принадлежности к Третьему рейху и вермахту. Обычно путешествующие старцы из ФРГ всячески стремились скрыть, что служили Гитлеру, тем более в СС, и участвовали в боевых действиях против Советского Союза, и часто по этой причине не получали права въезда. Фон Шнакенбург, напротив, выделил данные особой подробной справкой о своём боевом пути и чёткостью букв — штандартенфюрер СС, командир специальной танковой группы дивизии «Мёртвая голова», участвовал в захвате Киева в сорок первом, затем в боях под Москвой, ранен, после излечения воевал под Сталинградом, шёл на прорыв окружения к армии Паулюса, снова ранен. Впоследствии, будучи помощником Рудольфа Гесса по вопросам будущего арийской нации, занимался исследованиями и вывозом архивов из оккупированных районов СССР.
Однако столь длинный перечень в своё время не сделал его официально объявленным военным преступником, и в девяносто первом подобные «заслуги» уже не смущали советскую сторону. Не сажал евреев в газовую камеру, не пихал трупы в печь и ладно, остальное вроде бы не такой уж большой грех.
Прибыв в Москву по приглашению только что созданной фирмы «Открытая Россия», фон Шнакенбург, как все иностранцы, побродил по Красной площади, чуть выше поднимая ногу, чем обычно, постоял у памятника Неизвестному солдату, попутно сходил в Манеж на выставку Ильи Глазунова и на этом закончил знакомство со столицей тогда ещё Советского Союза.
Все богатые, да и не только богатые, иноземные путешественники в начале ринулись под приподнятый «железный занавес», как некогда на открытый пятый континент, в мир, о котором они слышали много и хорошего, и дурного, ибо многие годы и даже поколения одни пропагандисты втолковывали им, что это империя зла, что там вечный мороз, люди едят сырое мясо либо вообще ничего не едят, что они дикие, тёмные и кровожадные. Другие, наоборот, восхищались советским строем, свободой от мрачного эгоистического капитала, мужеством и силой духа этих людей, открытостью и щедростью. И когда в Россию поехали те, кто раньше боялся её или кого не впускали, выяснилось, что те и другие идеологи беспощадно врали. Это оказалась совершенно другая страна, с непонятным самоуглублённым народом, который или хмуро почти бесплатно работал, или пил водку и отчаянно веселился, не оставляя и гроша за душой.
Так вот тех иностранцев, которые пытались составить более или менее правдивое впечатление о русских, часто называли китайскими болванчиками. Тогда в СССР провозгласили открытость и назойливо выставляли перед иностранцами образчики соцобщества — от мучеников сталинских лагерей до нынешних зеков и просто проходимцев, умеющих правильно произносить пять слов, три из которых — задница. А гости из-за рубежей искренне стремились изучить это противоречивое и странное общество, но, боясь вызвать озлобление, задавали свои вопросы с улыбочками и заведомо согласно кивали, что бы ни говорил интервьюируемый.
Адольф фон Шнакенбург поначалу производил впечатление такого болванчика, тоже хотел что-то изучать в России, и потому фирма «Открытая Россия» направила его отработанным маршрутом — через диссидентско-уголовно-артистический мир, как сквозь строй. Бывший штандартенфюрер СС терпеливо его прошёл, продлил пребывание ещё на месяц, добился права работать в открытых архивах Министерства обороны, нырнул туда, как в омут, после чего выплыл и вновь стал досаждать служащим фирмы странными, непривычными вопросами. Он довольно сносно говорил по-русски, объясняя всем, что заниматься языком стал не на войне по долгу службы, а после поражения Третьего рейха.
— Я хотель видеть русский человек. Старый русский человек, старый русский зольдат, официр, старый женщина, крестьянин, монах. Очень старый, лет триста, пятьсот, семьсот.
Кто его слушал, пожимали плечами, и думая, что он неправильно выражается по-русски, звали переводчика, однако фон Шнакенбург и на чистом немецком твердил, что желает видеть очень старых людей, кто живёт на свете или очень долго, или не первый раз. Его уважили, поскольку он готов был щедро (это скупой-то немец?!) оплатить все такие встречи, и не мудрствуя лукаво подобрали десяток надёжных стариков-фронтовиков, умеющих отвечать на самые заковыристые вопросы. Бывший эсэсовец беспрекословно и терпеливо прошёл и этот круг, но остался неудовлетворённым ещё больше.