Сокровище Харальда
Шрифт:
— Ты позволяешь себе слишком много! — долетел до нее возмущенный голос отца.
Елисава попыталась отстраниться, чтобы скорее прекратить это безобразие, пока дело не дошло до открытой схватки, но Харальд не пустил ее. Он тоже понимал, что на него сейчас набросятся, но не раньше, чем девушка отойдет. Возмущенно закричали посланники Магнуса, Ивар мощным прыжком перескочил через стол и готов был метнуться вперед, чтобы силой оторвать наглеца от княжьей дочери, но княгиня Ингигерда поспешно шагнула вперед.
— Уймитесь! — Она повелительно взмахнула рукой. Старшие сыновья и кмети, успевшие окружить Харальда, опустили кулаки и попятились. — Немедленно отпусти мою дочь, Харальд! — приказала она. Его лицо разом похолодело и застыло, в голубых глазах заметались молнии. Но и княгиня, готовая принять вызов, отвечала ему не менее твердым взглядом.
В глазах княгини Харальд увидел нечто такое, что заставило его опомниться. Он с юности привык встречать со стороны Ингигерды понимание, дружелюбие и поддержку, привык полагаться на нее, и теперь, когда в ее глазах засверкал гнев, Харальд осознал, что его и впрямь занесло куда-то не туда.
— Я не хочу огорчить ту, которую так ценил мой родич, святой Олав конунг! — ответил Харальд, и его железные руки соскользнули с плеч Елисавы. — Но я никогда, слышишь, королева, никогда не смирюсь с тем, что однажды обещанное мне будет отдано другому! Даже в память святого Олава конунга я не смирюсь с тем, с чем смирился он! Пока я жив и могу распоряжаться собой, этому не бывать!
Княгиня опустила глаза, князь Ярослав посуровел лицом.
Все северяне и многие из киевлян поняли намек: ведь сама княгиня Ингигерда была когда-то невестой Олава конунга, но потом вышла замуж за Ярослава. И для непримиримого Харальда настаивать на своих правах на Елисаву означало не только защитить свою честь, но и отчасти восстановить честь брата, которого в Норвегии уже очень многие считали святым.
— Никто не оспаривает твоих прав! — чуть помедлив, уже мягче ответила ему княгиня. — Тех прав, которые у тебя действительно есть. Например, право на наше гостеприимство и почет, полагающиеся знатному гостю. Что до прочего, то не слишком уместно говорить об этом сейчас и начинать нашу встречу со спора!
— Я настаиваю на своих правах везде и всегда, если в том есть нужда! — тоже тише, но с прежним упрямством отозвался Харальд. — Везде и всегда! Моя удача покинет меня, если я уступлю хоть каплю своей чести!
— Иди на место! — Княгиня Ингигерда бросила беглый взгляд на старшую дочь. — Наш гость доволен.
Елисава, едва чувствуя пол под ногами, вернулась на свое место и села рядом с Предславой. У нее не было сил поднять глаза хоть на кого-нибудь, и очень хотелось спрятаться в горницу, в клеть, хоть в ларь — только бы не смотрели на нее эти сотни жадных глаз! Ну и Харальд! Она охотно огрела бы его по лбу этим тяжелым золоченым рогом! Вот как он настаивает на своих правах! Но все же ее потрясение было заметно больше, чем возмущение. Этот внезапный поцелуй словно запечатал чары: она уже не принадлежала ни себе, ни отцу, ни даже Богу, а только ему, Харальду, который и Бога, пожалуй, не признавал за старшего. Он сам был как бог — древний северный бог, Тор или Фрейр, могучий и уверенный, способный сотрясать горы и расплескивать моря ударом своего кулака.
Постепенно все успокоилось, пир потек своим чередом, гости выпили и развеселились.
— Ничего, как говорится, свадьба не удалась, если драки не было! — смеясь, кричал боярин Мануйла Воротиславич, весело глядя на Елисаву.
Но она по-прежнему не поднимала глаз и едва могла поднести ко рту птичье крылышко: ее все еще била дрожь, есть совсем не хотелось.
Князь Ярослав, взяв себя в руки, беседовал с герцогом Фридрихом. Тот восхищался Киевом: он-де и раньше слышал от многих, что размерами и красотой стольный город Русского королевства превосходит многие древние города Европы, но теперь счастлив убедиться в этом собственными глазами. Ярослав благосклонно внимал этим хвалам, поскольку новый город построил он сам: строительство, завершенное всего года три назад, продолжалось более четырех лет, и все это время на возведении новых городских стен работали не менее тысячи человек одновременно. Зато и мощь укреплений превосходила все, что доселе видела Русская земля: земляные валы, насыпанные над крепкими дубовыми срубами, над ними — городни с заборолом, общей высотой до пятнадцати «больших локтей», [15]
15
Пятнадцать «больших локтей» — 16 метров.
Елисава слушала их беседу вполуха: против воли все ее внимание устремлялось к Харальду. В шуме пира она разбирала каждое слово, произнесенное его низким звучным голосом, как будто никого другого тут и не было, и каждое из этих слов проникало в самое ее сердце. Хотя ничего особо любопытного он не говорил: в основном рассказывал о своем плавании сюда на торговом корабле.
— И как много прекрасных церквей я вижу в городе! — продолжал герцог Фридрих. — Столь большое количество поистине удивительно, если вспомнить о том, что в Киеве ныне живет лишь второе поколение христиан. Такие прекрасные успехи истинной веры, хотя многие из ныне живущих узнали Бога уже взрослыми людьми! Ведь только твой отец, король Вальдамар, подобно святым апостолам, принес христианство этой земле, верно, король Ярославус?
— Да, Русь узнала истинного Бога только при моем отце, — подтвердил князь Ярослав, хотя это признание не доставило ему удовольствия. По сравнению с германцами, крестившимися на несколько веков раньше, Русь выглядела почти языческой страной. — Но мой отец, князь Владимир, был не первым в нашем роду, кого озарил свет христианской веры. Князь Рюрик, правивший в северных русских землях полтора века назад, еще в юности принял святое крещение во Франкии, и крестным отцом его и его старшего брата был сам король франков, Людовик, сын Карла Великого, прозванный Благочестивым. И бабка моего отца, княгиня Ольга, и его мать, княгиня Малфрида, были христианками. Я слышал, что и оба брата моего отца приняли крещение, хотя, возможно, и неполное.
— Это, должно быть, досадно, что теперь их останки не могут покоиться в освященной земле! — с сожалением заметил Фридрих.
Елисава с беспокойством подняла голову. Она еще помнила недавний разговор с обозленным Ульвом, которому вздумалось вытаскивать на свет неприятные родовые тайны. То, что братья князя Владимира, Ярополк и Олег, не были крещены как полагается, еще далеко не самое страшное в их судьбе.
— Отчего же не могут? — подал голос Харальд. Странно, что он так долго молчал, позволяя хозяину и знатному гостю вести беседу без его участия. И это при том, что ему не терпелось рассказать Ульву сыну Рёгнвальда и Альву про бурю в Греческом море, которая непременно погубила бы корабль, если бы не его, Харальда, непревзойденное умение править рулем! — Если люди приняли при жизни неполное крещение, то и после смерти его можно довести до конца!
— Что ты говоришь? — упрекнул его отец Григорий Смирята. — Кто тебя такому учил? Нельзя крестить мертвые кости. Карфагенский собор святых отцов наших еще шесть веков тому назад запретил подавать святое крещение мертвым. Ведь окрестишь мертвые кости, а мертвая, в язычестве погибшая душа оттого не оживет!
— Ты ближе сидишь, святой отец, а не слышишь того, что слышу я! — Харальд ухмыльнулся. — Ведь Ярислейв конунг сказал, что те двое его родичей принимали неполное крещение. Их осеняли святым крестом, молитвами отгоняли от них дьявола, им давали освященную соль, и они произносили символ веры. Они отреклись от дьявола, а значит, умерли почти христианами. Ведь… э… я так слышал от старых людей, что некие… э… неурядицы сделали их смерть внезапной… Так, видно, было угодно Богу! — с благочестивым видом вставил он. — Но из-за внезапно налетевшей смерти они не успели принять полное крещение, как, конечно, намеревались, и потому будет только хорошо, если их потомки исправят несправедливость. Люди, которые стремились принять крещение и были осенены святым крестом, не должны лежать в неосвященной земле, как собаки-язычники.