Сокровище Харальда
Шрифт:
А она принимала это даже ближе к сердцу, чем всякая мать принимает судьбу дочери. Ведь Харальд был младшим братом того человека, которого любила в молодости она сама. Даже сейчас, когда Олав конунг давно мертв, замирает сердце при мысли о нем — у нее, повелительницы другой страны, матери девяти детей и уже бабушки! Разлученная с Олавом, Ингигерда не могла не перенести часть своего чувства на его брата, и еще тогда, в первый свой приезд на Русь, будучи юнцом, Харальд благодаря своему тонкому чутью уловил это. Он беззастенчиво пользовался этой слабостью княгини, но давняя привязанность сегодня, похоже, была единственным средством хоть как-то смирить его гордость, самолюбие и упрямство.
Все повторялось. Непрожитая жизнь Ингигерды возродилась в судьбе ее дочери и брата Олава. Харальд был преисполнен решимости не допустить, чтобы его обманули, как обманули Олава. Он готов был снести горы и расплескать моря, но добиться
Женщины ушли с пира довольно рано, пока мужчины не перепились и не начали буянить, но празднество продолжалось почти до рассвета. Веселились и в следующие дни — то в гриднице на Бабином Торжке, то на княжьем Дворе, — и Харальд неизменно был среди тех, кто отправлялся спать последним. А Елисава в эти вечера подолгу не могла заснуть, лежала, ворочаясь и невольно прислушиваясь к крикам, доносившимся из гридницы. Ей казалось, что она различает голос Харальда, громкий и ясный, как звук боевого рога, провозглашавший все новые и новые здравицы. Варяги рассказывали о своих подвигах, вспоминали погибших, а под конец допились до того, что стали, следуя древнейшему обычаю, поднимать кубки в честь богов: кубок Одина, кубок Фрейра, кубок Браги. К счастью, ни священников, ни самого князя Ярослава при этом уже не было. А Харальд, похоже, был заговорен не только от гибели в морских волнах, но и в волнах пива. В конце концов он помирился даже с Иваром, и два соперника бражничали вместе, распевая боевые песни, сложенные каким-то безымянным дружинным скальдом — о сражениях, битвах и добыче. И о том, что в конце славного пути каждый отважный воин получает в вечное владение семь стоп чужой земли, а конунг — восемь. Елисава и раньше слышала эту песнь, но теперь, растревоженная появлением Харальда и всем дальнейшим, чуть не заплакала. Она была женщиной, христианкой, дочерью русского князя и будущей королевой, но в ее крови, унаследованной как с отцовской, так и с материнской стороны, жила память о многих поколениях северных людей, искавших славы и добычи за морями. Сколько ее дедов и прадедов приводили в ужас население чужих земель и упокоились там навеки? Харальд был одним из тех, кто тоже в силу происхождения и воспитания не мыслил себе другой жизни, и его судьба вдруг вызвала в сердце Елисавы такой живой отклик, что она даже испугалась. Харальд был королем по рождению и одновременно викингом, со всем хорошим и всем плохим, что о них можно сказать. Ведущий род от богов, но не имеющий, где голову приклонить. Вызывающий восхищение у тех, кто его никогда не видел, и ненавидимый ближайшей родней. Покоряющий целые страны, но живущий на утлой деревянной посудине, носимой по всем морям. Один из тех, чья мать дома пряла стебли крапивы, чтобы соткать дерюгу и сшить для него штаны, в которых он доберется до Византии и там раздобудет себе новые одежды, но уже из драгоценного золотистого шелка. Король среди викингов и викинг среди королей… Где он в конце концов найдет себе место? Где для него выделят восемь стоп земли?
Елисава ворочалась, не в силах заснуть, сердилась и гнала прочь эти ненужные мысли, сама удивлялась, как далеко ее занесло, но ничего не могла поделать. Временами она погружалась в какое-то мелкое, непрочное забытье, потом снова просыпалась, и опять перед ней вставал Харальд. Она всей душой жаждала освободиться от этой навязанной власти, сбросить наваждение, шептала молитвы и древние обереги, хотела даже разбудить няньку, чтобы та побрызгала ее с уголька, но сама понимала, что старое бабкино средство вряд ли окажется действенным против чар воина и колдуна из рода конунгов. Невидимо он был сейчас с ней, но Елисава сопротивлялась, не желая признавать над собой власть чужого человека. Она чувствовала себя пленницей Кощея, но знала, что никто не придет освободить ее. Равного ему по силе просто не было. Не герцог же Фридрих его одолеет, с его смешным разноцветным нарядом и круглым гладким лицом! В облике Харальда воплотились все герои, все боги древнего Севера, и с ним в жизнь Елисавы вошла сила, с которой она не в состоянии была бороться.
Глава 7
На другой день после достопамятного пира от Харальда принесли подарки для всех родичей князя: женщинам — византийские ткани и украшения, мужчинам — оружие и вино. Были среди подарков несколько греческих икон, и Елисава усмехнулась, вспоминая тех несчастных монахов, которые сначала состязались за право похоронить у себя Харальда, а потом наперегонки убегали от него, когда он вдруг оказался живым. Похоже, что эти иконы, серебряные и золотые сосуды, три греческие и одна латинская книги в дорогих переплетах с окладами, поднесенные самому князю Ярославу, достались
Были и «дороги», так их называли на Руси, а на самом деле — «дараи», персидские шелка, полосатые или гладкие, изготовлением которых эта далекая страна славилась уже чуть ли не тысячу лет. Были серьги и подвески из золота, с жемчугом и чудными многоцветными эмалями, которые ценились наравне с драгоценными камнями; узорные серебряные шкатулки для украшений и разных мелочей вроде румян или ароматических масел, до которых так охочи византийцы; золотой венец в виде обруча из золота, украшенного двумя рядами крупных жемчужин и с большим смарагдом в середине; шитые жемчугом красные полусапожки — знак родства с императорской семьей. При виде этих сапожек Елисава вспыхнула и отдернула руку: уж не с точеных ли ножек Марии, племянницы императора, Харальд стащил эту обувку? За кого он ее принимает, если думает, что княжью дочь порадуют чужие обноски! Была и одежда: три роскошные столы из пестрых тканей с разнообразными сложными узорами на ярком поле, узорная накидка, из тех, какие знатные византийские женщины стали носить в последнее время, набрасывая на правое плечо и закалывая большой застежкой. Застежки тоже были — золотые, с эмалью, жемчугом, самоцветами и цветным стеклом, а еще ожерелья, перстни, браслеты.
— Серьги! — воскликнула княгиня Гертруда, открыв одну из шкатулок. — Серьги жених дарит невесте перед свадьбой, чтобы она надела их на свадьбу, ты знаешь, Лисава? Он все-таки считает тебя своей невестой!
— Да это и так видно! — заметила Будениха. — Вон сколько Лисаве досталось, почитай вдвое больше всех. Княгине и то меньше! Неспроста это, чего уж тут думать!
— Великолепно! — насмешливо восторгалась Предслава. — Одно нехорошо: в придачу к подаркам тебе придется взять и самого Харальда!
— А ты думаешь, это плохое приобретение? — Княгиня Ингигерда улыбалась, поглаживая мягкую шелковую ткань. На светлых полосках тянулись вытканные цепочки непонятных значков — изречения из священных бахмитских [16] книг, и сразу было видно, какой далекий путь проделал этот шелк, чтобы попасть в Киев.
— Думаю, что весьма опасное. Его жена с самого начала должна будет смириться с тем, что он здесь самый умный и всегда прав. Он и сейчас так ею распоряжается, точно она — его собственность. Ну, вы сами вчера видели. Что же будет потом? Когда рядом не окажется отца и шестерых братьев, чтобы за нее постоять?
16
Вера бахмитова — мусульманство. Персия прославилась тканями в III веке, с VII века шелковые отрезы часто украшали вытканными изречениями из Корана.
— Я сама за себя постою! — заверила Елисава. — Я не позволю обращаться со мной, как с купленной робой! И пусть он не думает, что все уже решено. Разве тогда, до его отъезда, ему что-то твердо пообещали?
— Ему обещали, что он тебя получит, если добьется успеха. А его успех трудно оспаривать.
— Это золото — еще не земля и не войско. Одно только золото не сделает его норвежским королем, а я не желаю быть женой бродяги, пусть даже и богатого. А еще, может быть, я надумаю полюбить Фридриха! — мстительно добавила Елисава.
— Ну, тогда нам не миновать войны с императором! — Княгиня в показном испуге покачала головой.
— Почему?
— Потому что его родич будет убит на нашей земле!
— Ну вот! — обиделась Предслава. — Ни себе ни людям.
— А что об этом думает отец?
— А ваш отец, мои дорогие, осваивает древнее ремесло грабителя могил. Харальд сбил его с толку своими россказнями о том, будто кости мертвецов можно крестить, как живых людей, и теперь он собирается заново хоронить своих стрыев, князей Ярополка и Олега. Ему не дает покоя отцовский грех, вот он и пытается ради спасения его души как-то исправить дело.
— Но ведь крещением все прежние грехи смываются! — вставила чересчур умная Прямислава.
— Значит… — Ингигерда многозначительно подняла брови. Все знали, что в их роду имелись и другие грешники, натворившие всякого, увы, уже после крещения. — В деле борьбы с грехами перестараться нельзя.
Этот замысел и впрямь живо обсуждался и в дружине, и у епископа, и даже на киевских торгах. Церковные мужи сомневались, народ был в ужасе от мысли, что прах князей, погибших «дурной смертью» в братоубийственной войне, будет потревожен, но Ярослав твердо намеревался осуществить задуманное. Ему очень хотелось, чтобы на небесах появились еще два человека, которые станут просить Бога о милости к киевскому князю.