Соль и сирень
Шрифт:
Есть мне перехотелось. Я сдержанно отложила вилку с ножом и схватилась за стакан с чаем.
— Еще есть блюдо, именуемое Чи Кха, — не замечающая ничего вокруг Мика продолжала с упоением делиться информацией. — В переводе означает «слезы». И знаешь, там действительно есть отчего плакать! Это мелко нашинкованная и протушенная в огромном количестве специй рыба. Она настолько острая, что далеко не все способны её даже попробовать. А половина из тех, кто отважилась потом в течении суток страдают от кровавой рвоты.
— Я так понимаю, жители Аттеры, в принципе, питают слабость ко всему смертельному и мучительному, да? — попыталась
— Демоны, что с них взять, — пожала плечами Мика, собирая с тарелки остатки подливки кусочком сдобной лепешки.
— Но там же не одни только демоны живут, — заметила я, прихлебывая чай. — Вроде бы…
— Нет, конечно, — согласилась Мика, — но как понимаешь, кто правит балом, тот музыку и выбирает.
— Но зачем есть еду, которая вызывает такие ужасные последствия? — недоумевала я.
— Ты про Чи Кха? — отставила соседка пустую тарелку в сторону, облизнув испачкавшиеся в соусе пальцы. — Я не знаю, может быть, им просто нравится страдать?
— Ага, то есть, страна состоит из мазохистов?
— Кто такие мазохисты? — тут же полюбопытствовала Мика.
— Любители получать удовольствие от боли, — кое-как сформулировала я, смутившись и попытавшись скрыть это за кашлем.
Но мое искусственное натужное покашливание тут же трансформировалось в настоящее, как только раздался голос, от которого у меня не то, что внутренние органы вздрогнули, а буквально все тело буквально охватило жаром, как при затяжной лихорадке.
— Боль здесь ни при чем, — лениво и насмешливо проговорил Сатус и выступил из-за дерева, — все дело в ритуале.
Его руки были небрежно сунуты в карманы, а в глазах блестела злость. Неторопливой походкой зверя, исследующего свои угодья, он прошелся и встал прямо перед нами.
Вслед за Сатусом из-за наших спин появились двое других парней из его привычной свиты. Только если про остальных из семерки Мика уже успела мне хоть что-то рассказать, то эти двое почему-то оказались за пределами её описания, хотя они и присутствовали прошлым вечером на импровизированной тренировке под нашими окнами.
Обогнув дерево с разных сторон, они остановились рядом с нами, каждым своим движением демонстрируя небрежность. Один замер с одной стороны, то есть, рядом с Микой. Другой навис надо мной.
Оба парня были высокими, но все же ниже, чем сам Сатус. Тот, что был рядом с Микаэллой имел светло-каштановые, чуть подвивающиеся у линии лба волосы, вытянутое лицо, идеально прямой нос и такой внимательный взгляд, от которого, казалась, не способна ускользнуть ни одна деталь. Движения парня отличались плавностью и мягкостью, каждое — словно часть танца, который он как будто бы невзначай разучивает. При этом, он не казался наигранным или ненастоящим, наоборот, в нем бурлила энергия — смирная, если её не провоцировать, но готовая взорваться адским пламенем, стоит лишь пойти ей наперекор.
Тот, который стоял с моей стороны, имел светлые волосы, на вид такие мягкие и гладкие, что руки тут же зачесались от желаниях их коснуться. Отработанным движением парень постоянно зачесывал их назад, открывая красивый невысокий лоб. Кожа его была фарфоровой, как у коллекционной статуэтки и такими же очаровательно-привлекательными казались его немного крупноватые губы. Выражение глаз его глаз сохраняло некую томность, что резко контрастировало с выражением детской невинности, накинутое, словно невидимая вуаль, на лицо. И все же, несмотря на все его попытки прикинуться паинькой, я видела ту извращённую, порочную, густую тьму, что кипела на дне его темно-серых глаз. Тьму, которую он тщательно контролировал днем и которую спускал с поводка ночью, стоило лишь ненужным свидетелям разойтись по своим теплым постелькам. Тьму, которая была призвана соблазнять, покорять и повелевать. А если понадобится — принуждать.
Кажется, я немного поторопилась с определением, кто в этой компании главный монстр.
— Что? — пискнула Мика и я, вздрогнув от звука ее голоса, оторвала взгляд от светловолосого и уставилась на Сатуса. И вздрогнула повторно, когда поняла, что он все то время, пока я рассматривала его друзей, наблюдал за мной.
— Чи Кха готовится один раз в год и его поедание является частью празднования Чикхук, — медленно и выразительно, четко проговаривая каждое слово, повторил Сатус. — Этот праздник устраивается по окончанию жатвы и длится семь лун. В течение этого периода все граждане страны освобождаются от своего привычного труда и уравниваются в правах. Слуги садятся за один стол с господами, все дарят друг другу подарки и веселятся, распивая традиционный алкогольный напиток — тхок. На третий день празднования устраивается жертвоприношение в главной агоре.
— Агора? — переспросила я.
— Жертвоприношение? — вновь пискнула Мика, продолжая изображать из себя мышь в процессе удушения.
Сатус благосклонно ответил сперва мне, потом подруге:
— Агора — это древнее строение, где жрецами совершаются таинства и обряды, — это мне, а после: — Жертвоприношения — часть нашей культуры. Во время празднования Чикхук закалываются два молочных теленка — первый на третью луну, второй — на шестую.
— Молочного теленка? — задохнулась я от охватившего меня ужаса. — То есть, малыша, который еще питается молоком матери?
Сатус соизволил обратить на меня взгляд своих потемневших глаз:
— А, так ты из тех, кому вечно жалко всех и вся.
Его злой смех дополнил сказанное.
Я подскочила, сжимая руки в кулаки и бесстрашно отвечая ему прямым и не менее злым взглядом:
— Да, я такая, а у тебя что, есть какие-то проблемы с этим?
В одно плавное змеиное движение, от которого меня едва не передернуло, он скользнул вперед, приблизившись ко мне вплотную и вкрадчиво выдал:
— У меня есть какие-то проблемы с тобой.
— Да? С чего бы это? Я вроде бы тебе на больную мозоль не наступала и дорогу с пустыми ведрами не переходила. Что ты со мной не поделил?
— С пустыми ведрами? — недоуменно моргнул демон, а его улыбка маньяка-психопата в стадии весеннего обострения чуть сползла с мерзко идеального лица. Такого идеального, что это даже раздражало. Хотелось потыкать в него веткой, чтобы убедиться, что он мягкий, теплый, живой.
Тай Сатус на мгновение замер, словно услышал что-то, что было недоступно всем остальным, а затем рассмеялся. Но не его привычным высмеивающим и уничижающим смехом надменного принца, а мягким, словно бархат, скользящим по коже, словно шелк и согревающим, словно пушистый плед в зимнюю стужу. Испугавшись такой перемены, я непроизвольно шагнула назад, а сердце затрепетало маленькой, пойманной в клетку птичкой. Но стоило мне попытаться отступить от него еще дальше, как спиной я наткнулась на что-то твердое и непоколебимое.