Солдат и пес. Книга 1
Шрифт:
— И-и… н-на Тиха-ам а-акеане… свой закон-чи-ли па-аход!.. О, Петрович, здорово! Ты откуда?!
— От верблюда! Палыч, ты опять нажрался? На моем дежурстве, да?.. Спасибо, на хрен!
— П-петрович, все это херня, кроме баб и коммунизма!.. Слушай! Эту песню не задушишь, не убьешь!..
И хриплый пьяный голос загорланил:
— Мальбрук в поход собрался,
Наелся кислых щей,
В походе обосрался
И помер в тот же день!
Все в войске загрустили,
Солдат и командир,
И с ним похоронили
Обосранный
Вдова его Елена
Сидела на горшке
И жалобно пердела
С бумажкою в руке!..
«Мальбрук» — французское искажение фамилии английского полководца времен «войны за Испанское наследство» герцога Мальборо. Приблизительно такую маршевую песню распевали французские солдаты той эпохи, хвастаясь растрепать в пух и перья всех англичан на свете. Задорная мелодия перекочевала со временем в русскую армию, а слова — плод народного творчества. От оригинала сохранился только «Мальбрук», а откуда взялась «вдова Елена», совершенно непонятно.
Гром с некоторым недоумением настроил уши, вслушиваясь. Видимо, мелодика и ритмика звуков нашли в собачьей душе какой-то отклик. Впрочем, Смольников прервал исполнение жесткой критикой и угрозами запереть в некий подвал, ругался довольно долго, до пока невидимого «Палыча» не дошло, что дело серьезное:
— П-петрович, я понял! Все, тишина и покой, крепко глазки закрой… Когда я тебя подводил?!
Последнее было произнесено с неизмеримым пафосом, на что последовала отповедь, закончившаяся требованием немедленно отоспаться в течение двух часов, и после этого привести себя хоть в какое-то подобие нормы.
Смольников вышел раскрасневшийся.
— Пошли! — рявкнул на повышенном тоне. Но, видно, посчитал, что ситуация требует объяснения. Я узнал, что начальник лаборатории, прапорщик Климовских, вполне хороший, даже отличный специалист своего дела, подвержен нашей народной слабости. Запоями это не назовешь, но может вот так нажраться и безобидно побуянить. Начальство ругается, однако терпит, поскольку спеца такого класса найти трудно…
Пока это объяснение длилось, я успел увидеть и пожарное депо с вышкой, и вот уже показались вольеры, и Гром заметно насторожился, чуя знакомые и незнакомые запахи…
— Ну вот, — старлей указал на небольшое одноэтажное здание казарменного типа, — это наша резиденция и есть. Кинологическая.
Последнее он произнес с заметной гордостью.
Мы подошли к зданию, Смольников велел мне подождать, сам вошел внутрь, и я услыхал, как гулкий голос вскричал:
— Встать! Смирно! Товарищ старший лейтенант, взвод вожатых ка…
— Вольно, — перебил Смольников. — Выходи строиться!
Шуршание, звяканье, топот. На крыльцо стали выбегать солдаты. При виде меня у каждого из них широко распахивались глаза, кого-то озаряла улыбка. Но ни возгласов, ни расспросов — народ дисциплинированный. Построились. Сержант, ефрейтор, трое рядовых.
— Равняйсь! Смирно! — скомандовал взводный. — Товарищи сержанты и солдаты, в нашем взводе пополнение! Ну, сами видите…
Он представил нас с Громом коллегам, назвал и мне пофамильно присутствующих, сказал, что двое — рядовые Айвазян и Рахматуллин сейчас находятся на
— Рядовой Сергеев, встать в строй!
— Есть! — я встал. И Гром со мною рядом, ясное дело.
Взводный отдал еще несколько рутинных распоряжений и отбыл выполнять обязанности дежурного по части, бросив напоследок:
— Зинкевич! Определи Сергеева, его собаку, оформи штатное оружие.
— Есть, — спокойно ответил сержант, как я понял, помкомвзвода.
— Сергеев!
— Я!
— Постель и прочее получишь на вещевом складе, если что, ребята подскажут. Эмблемы на петлицах поменяй. Нам тут артиллеристы ни к чему, мы ГСМ-щики… Вольно, разойдись!
И ушел.
Вот тут парни, конечно, обступили меня, забросали расспросами, на которые я отвечал удачно, не теряясь. Не обошлось и без хохм по поводу моего баскетбольного роста:
— Сколько у тебя?
— Ну, сто девяносто один, девяносто два… — отвечал я наобум, зная, что почти не ошибусь. А вообще атмосфера во взводе была товарищеская, все-таки все тут были коллеги по редкой специфической профессии, все закончили одну и ту же учебку, «Красную Звезду» под Москвой — она была единственная на всю Советскую армию. И, разумеется, отбор туда был по психологическим качествам: только уравновешенный терпеливый человек способен нормально работать с животным.
Конечно, полетели вопросы: в какой роте был, да кто ротный, да с кем еще там проходил службу… В моей «прежней жизни» я в этой учебке, разумеется, бывал, так что представление имел (в двадцать первом веке она получила название «Кинологический центр № 740 Минобороны РФ»). Фамилию ротного выявил из документов — почему-то она оказалась незнакомой никому…
— Он недавно, что ли, там? — удивился ефрейтор Храмов.
— Не знаю, — простодушно ответил я. — Не поинтересовался. Он у нас все время был.
В общем, сошло, да и Зинкевич вмешался:
— Ну все, будет! Ему еще на довольствие встать надо, не то без ужина останется. Пошли, Борис, Грома твоего определим… Отличный пес! Видно сразу. Как он к тебе попал?
Я правдоподобно отговорился на эту тему и ловко съехал на позитивные качества Грома: он у меня и такой, и сякой, и золотой… Зинкевич (звали его Гена) слушал все это с одобрением, видно было, что к своей «собачьей специальности» он сильно неравнодушен.
Мы отвели Грома в вольер, определили место. Конечно, при этом выслушали отчаянное бреханье: сородичи сильно взволновались при появлении нового соседа. Он же воспитанно отвечал на это молчанием, молодец. Но я, конечно, был уверен, что когда я уйду, Гром перегавкнется с кем надо, установит авторитет. Вольется, так сказать, в собачий коллектив.
Ну а я начал бурно вливаться в солдатский. Грома мы определили, напоили. Сержант объяснил мне график раздачи пищи собакам. В оружейной комнате закрепил за мной автомат АКМ, подсумки с магазинами… И дальше я пустился по канцеляриям, каптеркам, складам. Смех и грех: штаны парадной формы одежды на меня подобрать не смогли, прапорщик-начальник склада только крякнул: «Эк тебя вытянуло в Коломенскую версту!..» Перебрали все возможные брюки, и во всех я бы выглядел словно какой-нибудь Паташон.