Солдат Пешкин и компания

Чеповецкий Ефим Петрович

— Эх, уж больно широковата у тебя нижняя часть! — утирая пот, сказал Пешкин. — Один выход остался…

— Ой, какой? — спросил офицер.

— Развинтить да по частям и перекатить на ту сторону.

— Я согласен, — вздохнул офицер. — Разбирай!

Пешкин засучил рукава, поплевал на руки и принялся за работу. Сначала отвинтил зад, потом голову. Голова скатилась вниз, туловище Пешкин вытолкнул из щели рукой, а потом, сказав: «Валяй на последнюю парту!», прокатил нижнюю часть.

— Ну, вот и все в порядке, так сказать, в лучшем виде! — любуясь своей работой, произнес Пешкин.

— То

есть, как это — в лучшем виде? — сердито спросил офицер, пересчитывая свои разрозненные части.

— А чего же больше желать? Теперь ты на свободе и можешь продолжать отдых, хоть вместе, хоть по частям: как пожелаешь.

— Но я требую, чтобы ты меня собрал! Я приказываю! — заорала офицерская голова.

— Нет уж, от приказов уволь, у меня свои командиры есть, — сказал Пешкин. — Когда просил — помог, а раз приказываешь — ухожу.

Офицер уже не мог сдержать своего гнева, голова его орала и каталась по траве.

— Посажу! Убью! Вот погоди, встретимся еще на доске!

— Обязательно встретимся, и не раз, — спокойно ответил Пешкин. — А пока — до свидания. У меня дела поважней: живую душу выручать надо! Вот выполню приказ, а потом и за тебя возьмусь. Так что потерпи малость. До скорой встречи! — И Пешкин пошел к своим солдатам, оставив на траве разобранного офицера.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

О чем думал Новичок в разведке, о веселой красавице Маше-Ромаше и целебных каплях «выпьюс-окрепнус»

Новичок хоть не участвовал еще в боевых шахматных операциях, трусом не был. Да и откуда ему было знать, что такое страх? Все свое детство провел он в дремучем лесу, на стволе своей матери-сосны. Жил под открытом небом и не боялся ни темной ночи, ни ухающих криков совы, ни грома, ни молний. Ветры трепали его упругие колючие вихры, ливни окатывали с головы до ног, а солнце немилосердно жгло, закаляя молодое тело. Вот и сейчас, идя в разведку, он чувствовал себя здесь как дома, среди родных и друзей. А может быть, ему казалось, что он в пионерском лагере, который раскинул свои палатки в сосновом лесу. Идет пионерская игра, он, разведчик отряда, ищет противника и незаметно пробирается в густой траве. Эти мысли могли ему передаться от Коли, которому вспомнился пионерский лагерь, когда он вырезал Новичка из пахучей сосновой ветки. Все могло быть, ведь в мысли другого не заглянешь.

День удался на славу, и все живое ликовало. В воздухе над сосновым солдатом, как вертолеты, замирали стрекозы, кузнечики прыгали прямо к его ногам, и ленивые жуки не спешили уйти с его дороги.

Новичок в душе был поэтом и мечтал писать стихи о солнце, о ветре, и об отважных и добрых лесных жителях. Но сейчас он старался об этом забыть, потому что был солдатом и хотел добросовестно выполнить приказ командира.

Вдруг невдалеке от него послышался поющий веселый, звонкий голос. Песенка приблизилась, и Новичок расслышал ее слова:

Тинь, тинь,

Тень-тень,

На дворе хороший день,

Я бегу, бегу бегом

По дорожке босиком;

Шишки на дорожках

Колют мои ножки,

Шишечки зеленые,

А ножки закаленные!

Новичку

очень понравилась песенка, и ему захотелось узнать, кто поет. Он осторожно раздвинул траву и выглянул на тропинку, ту самую тропинку, по которой должен был пройти Пешкин со своими солдатами. Но по тропинке вприпрыжку бежала девочка. Ее загорелые босые ножки были запылены, глаза весело блестели, а ветер развевал лепестки белой юбочки. Это была Маша-Ромаша, одна из тех девочек, которые хороводами и песнями утешали пленного Пыжика.

Маша-Ромаша была очень хороша, так хороша, что даже деревянное солдатское сердце не могло устоять перед ее красотой. Новичку она так понравилась, что ему захотелось тут же дернуть ее за косичку, а потом, взяв за руку, побежать рядом вприпрыжку.

«Нельзя мне! — в последнюю минуту решил Новичок. — Ведь я — солдат и нахожусь при исполнении служебных обязанностей».

Только он так подумал, как с другой стороны появились три воина. Маша-Ромаша остановилась, перестала петь, но не удрала. А солдаты подтянулись, выровняли строй и четче взяли ногу. Когда они поравнялись с Машей-Ромашей, солдат, который шел первым (а это был Пешкин), лукаво подмигнул своему войску, выкатил грудь колесом и лихо затянул:

Шли солдаты по панели,

Армия, бригада ли,

Все красавицы глазели,

С окон чуть не падали.

Песня оборвалась, и Пешкин скомандовал:

— Армия, слушай мою команду! На красавицу равняйсь! Ать-два!

Солдаты, как один, повернули головы к Маше, и в тишине гулко и воинственно застучали сапога: «Шах-мат, шах-мат!»

«Да как они смеют насмехаться над беззащитной и безоружной девочкой!» — возмутился Новичок и хотел выйти из укрытия, чтобы заступиться, но не сделал этого. И не потому, что испугался, а потому что Маша-Ромаша ни чуточки не обиделась. Она только спросила:

— А вы меня бить не будете?

— Еще не знаем, — ответили солдаты.

— А я вас не боюсь, не боюсь! — сказала Маша. — Куда выйдете?

— Так что, красавица, находимся в походе, а куда идем — военная тайна! — ответил Пешкин.

— А вы все-таки скажите! — настаивала Маша. Она была девочкой, а девочки все любопытны.

Пешкин посмотрел на своих солдат и, подмигнув, ответил:

— Проделали мы немалый путь и не мешало бы нам водицы хлебнуть.

Он потрогал свои светлые усики и выставил вперед правую ноту. Сапог заблестел на солнце, как зеркало. В сверкающем голенище отразились и небо, и облака, и деревья, и цветы. Маша не удержалась и, заглянув в голенище, поправила свои кудри.

Пешкин стоял перед ней подтянутый, бравый и бесстрашно смотрел ей в глаза. По всему было видно, что это бывалый воин. Даже Новичок залюбовался храбрым солдатом. Эх, если бы он был таким же бравым и бывалым воином, он бы тоже сейчас стал перед ней и тоже посмотрел бы прямо в глаза. Но он был новичком, неотесанным, без блеска — простой деревяшкой…

Мысли Новичка перебила Маша-Ромаша. Она сказала:

— Вы нехорошие, скрываете от меня свою тайну, а у меня от вас тайны нет… Ага!

Ей не терпелось поскорей рассказать новым знакомым, зачем она сюда прибежала.