Солдат великой войны
Шрифт:
– Не знаю, – Алессандро пожал плечами. – Когда их конструкция улучшится…
– Да что там можно улучшить? – вскричал Орфео.
– Скажем, снабдить их мотором.
– Мотором? – Орфео расхохотался. – Паровым двигателем?
– Нет, электрическим мотором, чтобы лучше отпечатывались буквы.
– Невозможно! Всякий раз, как ты будешь к ней прикасаться, тебя будет бить электрическим током. А если найдут способ обезопасить тебя… скажем, оденут в резиновый костюм или закрепят на пальцах пластинки из слоновой кости, или посадят на резиновый трон, тогда электричество не будет знать, что ему делать. Как электричество может знать, что ему делать? Человеческие пальцы! Человеческие пальцы! Они созданы для того, чтобы выписывать красивые буквы, а не стучать по клавишам.
– А как же пианино?
– При чем тут пианино?
– Музыка такая красивая, а создают ее стуча по клавишам.
– Немцы – да, но не мы.
– Итальянцы не играют на пианино?
– Есть разные степени сочувствия. – В голосе Орфео слышалась паника, тело и лицо дергались. – Вдруг они ворвутся сюда, лопоча на своем варварском языке, словно мартышка, давящаяся апельсином. Иногда мне снится, что немец смеется надо мной, потому что я такой коротышка. Смотрит на меня и тычет пальцем, а его рот сворачивается, как свиток. «Ты такой низенький! – говорит он. – Какой у тебя рост, один метр?» Но я все держу под контролем. Просто не обращаю внимания. Полностью владею ситуацией. Я вижу этот сон каждую ночь. Эти люди высокие, но они безумцы. Поэтому они говорят так, будто им делают операцию без наркоза.
– Мне не кажется, что у них ужасный язык, – возразил Алессандро. – Он такой же красивый, как наш, ну, почти.
– Не отдавай Венецию этим выпивохам.
– И не собираюсь.
Орфео согнул руки, сжал кулаки.
– Будешь сражаться?
– Сражаться с кем?
– С немцами, вот с кем!
– Войны не будет.
– А если все-таки случится?
– Никаких немцев, кроме туристов, здесь никогда не будет!
– Из-за таких людей, как ты… – В голосе Орфео слышалось неприкрытое отвращение. – От Рима остались одни руины. И так уже тысячи лет.
– Почему? Потому что я не убиваю туристов?
– Нет, из-за слонов.
– Слонов?
– Римляне чувствовали себя в безопасности, потому что слоны жили по другую сторону моря, но Ганнибал оказался умнее. Он кормил слонов виноградом и медом, пока они не раздулись, как бочки, а потом в Сеуте заманил их в воду, говоря: «Давайте немного поплаваем», – и течение отнесло их к Испании, где они вышли на берег. – Он повернулся к усатому писцу. – Разве это неправда?
– Не знаю. Меня там не было, – ответил писец.
– Ах! Вы оба трусы. – Орфео покачал головой. – И вот для двух трусов два факта. Они уже покорили Италию: Милан, Венецию, Фиренцу, Болонью и Геную. Осталось только официально это признать. И люди, которые смогут их побить, – это те, кто прошел необходимую подготовку и готов сражаться до последнего.
– Это три факта, – встрял в разговор еще один писец.
– И что? Кто ты такой, чтобы придираться к цифрам? Я не могу разобрать твои пятерки: они все кажутся шестерками.
Писцы заспорили. Алессандро вернулся к португальскому контракту, думая о слонах, выбирающихся из моря на южное побережье Испании. Австрийцы, конечно, располагают боевыми кораблями в Средиземном море, впрочем, они могли бы просто спуститься из Тироля без всяких слонов, но сейчас царит мир, можно не думать о войне, никто не требует от него погибнуть во цвете лет. История осчастливила его таким подарком, и он испытывал глубокую благодарность, отказываясь даже представить себе войну. Ничто не ограничивало его свободы, и он это знал.
В одиннадцать появились певцы. Не африканцы. Не ангелы, но пели они хорошо, и время до перерыва на обед пролетело незаметно. Ровно в час дня, когда женщина закончила последнюю арию, двери и окна, выходящие на площадь, открылись, и на брусчатку посыпался быстрый и шумный серебряный дождь.
Вся жизнь Алессандро прошла в лоне семьи, и любой выход в свет был для него серьезным испытанием. Никчемные разговоры, пустая болтовня, беседующие люди, чьи глаза при этом бегают по комнате, словно у охотников на птицу, мучительная тяжесть иерархии, богатства, манер, необходимая, чтобы вечер прошел без неприятных инцидентов, утомляли и ужасали, точно битва. И хотя в битве Алессандро никогда не участвовал, он тем не менее знал, что предпочел бы ее воротнику и галстуку, стягивающему шею, танцам с уродливыми женщинами и сахарной пудре, усыпавшей брюки.
Приглашение было запечатано сургучом и перевязано шнурком, вроде тех – конечно же, более толстых, – которыми в дорогих отелях подвязывают гардины в обеденном зале. Бумага напоминала белую кожу, на лежащей внутри карточке приглашение было напечатано выпуклыми черными, золотыми и красными буквами и украшено гербом Габсбургов. Синьора Джулиани целый день боролась с собой, чтобы не вскрыть конверт.
– Что это? – спросил Алессандро.
– Вскрой, – потребовала мать.
– Позже, – отмахнулся Алессандро, которому иной раз нравилось все делать наоборот.
– Наверное, это письмо твоему отцу. Если ты его не вскроешь, это сделаю я. Наверно, тут что-то важное.
– Вскрою попозже, если позволишь, – ответил Алессандро. – Я весь день писал – португальский контракт на тридцати шести страницах – и устал. Письмо подождет до утра. Нет сомнений, там нет ничего экстраординарного.
Он вошел в свою комнату, спокойно закрыл дверь и вскрыл письмо с такой скоростью, словно в нем содержался последний глоток живительного воздуха, остававшийся на Марсе. Его превосходительство барон Золтан Кароли, полномочный представитель и чрезвычайный посол Австрийского императора, выражал желание видеть Алессандро на званом обеде через неделю во дворце Венеции, где размещалось посольство Австро-Венгрии.
Почему его?
А почему бы и нет? Если на то пошло, посол сделал правильный выбор. Многие годы Алессандро читал Цицерона и английские парламентские дебаты, не давая выхода своему ораторскому мастерству, растрачивая его разве что на других студентов, которые не могли оценить по достоинству модуляции голоса, которыми овладел Алессандро. В последнее время он еще и внимательно читал газеты и жаждал хоть какой-нибудь возможности продемонстрировать нарождающийся политический талант. Конечно же, не каждому из сотен гостей на приеме в посольстве предоставляется шанс произнести речь, но Алессандро вполне хватило бы пятнадцати минут беседы со вторым секретарем, скажем, бельгийского посольства, а уж в том, что она состоится, молодой человек не сомневался.
Ему потребовалось два дня, чтобы купить красивую почтовую бумагу, сочинить изящный ответ, по смыслу равнозначный короткому «да», и убедить Орфео написать текст с множеством завитушек, без которых сам Алессандро предпочитал обходиться. Конверт он положил в кожаный мешок, вскочил на Энрико и поехал к дворцу Венеция. У ворот стояли два гренадера, так красиво одетые, что могли дать сто очков вперед бразильским птицам из зоопарка, которые каждую зиму дохли, как мухи, потому что зимой Рим для них был все равно что Арктика.