Солдатами не рождаются
Шрифт:
– Был я утром в твоем батальоне, – сказал он, не поворачиваясь. – Парламентеры через него к немцам ходили. В первый раз за войну. Подполковник, майор и трубач с ними. И по этому случаю погоны надели. Погон еще не видал?
– Еще не видал, товарищ генерал.
– Чудно, – сказал Кузьмич. – С тех пор погон не видал, как в Ялте последних офицеров в море топил. – И снова с удивлением повторил: – Чудно! Вышли наши с окопа в шинелях с погонами. Мне бы тревожиться: воротятся ль живые? А я гляжу и думаю, как дурак: наши или не наши? Слишком
– Как же не радоваться, товарищ генерал? – весело отозвался сидевший рядом с Синцовым адъютант. – Красивая вещь! Мне адъютант командующего говорил, может, и эполеты для генералов введут.
– А ты чего радуешься? – сказал Кузьмин. – Коли введут, тебе ж хуже! Одни эполеты мне на шинель пришивать, другие – на полушубок, третьи – на ватник! Да потом мелом их чисть.
В голосе его послышалась стариковская насмешка над молодой суетностью адъютанта.
– А немцы ультиматума не приняли, – помолчав, сказал он. – Парламентерам – от ворот поворот.
– Вот и хорошо, товарищ генерал, – снова весело отозвался адъютант. – Пусть теперь умирают… А то мы такую силу приготовили, а они бы сдались.
– «Приготовили!» – ворчливо сказал Кузьмич. – Это тебе не щи хлебать, ложку приготовил, а до рта донести не дали… Что приготовили, до другого раза бы оставили… Кровь людская и на войне не водица.
Адъютант, ища сочувствия, подтолкнул в бок Синцова, как бы желая сказать: «Видал, какой у нас блажной старик?» Но Синцов подумал о смертях, которых завтра не миновать, и не испытал сочувствия к глупому бесстрашию адъютанта.
– Останови, – сказал Кузьмич.
И когда Синцов уже вылез, приоткрыв дверцу, протянул руку.
– Воюй, комбат. Завтра вечером приду туда, где будешь…
Машина уехала, а Синцов с провожавшим его офицером связи свернул на дорогу, шедшую к переднему краю. С обеих сторон ее тянулись высокие снежные отвалы. Дорога была скользкая, накатанная. Если бы не знать, что передний край рядом, можно было подумать, что это большая тыловая дорога.
– Сейчас еще раз свернем, – сказал провожатый.
Они дошли до широкого съезда влево, и Синцов подумал, что тут они и свернут, но провожатый не свернул.
– Это к артиллеристам на позиции, – сказал он. – Еще вправо один съезд будет, потом влево один, а там уж к нам. Артиллерии наставили – на каждый штык по орудию.
«Интересно, сколько штыков в батальоне? – подумал Синцов. – Наверно, от штатного комплекта – одно воспоминание. Все еще по старинке на штыки и считаем. „Смелого пуля боится, смелого штык не берет!“ Конечно, не берет, ни смелого, ни робкого! Если б немцы не техникой, а штыками нас брали, мы бы их давно за Берлин загнали».
Они прошли еще сто метров и увидели новый съезд, теперь вправо.
– Здесь «катюши» стоят, – сказал провожатый. – Видите, темнеют?
Синцов
– Совсем при дороге стоят, – сказал провожатый. – Можно сказать, обнаглели: живем в открытую. За неделю только раз разведчик в небе покрутился. Или мороз на них влияет, или по расчету горючего уже не дотягивают.
– Вы кто по званию? – спросил Синцов.
– Старший сержант.
Синцов удивился. Думал: раз офицер связи, то хотя бы младший лейтенант.
– Потери были в полку, – отозвался провожатый. – Когда девятнадцатого ноября в наступление пошли, мало потеряли. А потом уже, в декабре, одну высотку брали, фронт ровняли: трое суток тыр-пыр, тыр-пыр…
Он вздохнул, не одобряя это «тыр-пыр».
– Лейтенант был, офицер связи, его – на роту, а меня – на его место.
Ветер дул прямо в лицо. Синцов на ходу потер рукавицами заледеневшие щеки и нос. Вещевой мешок, закинутый за одну лямку, упал на снег. Провожатый подхватил его.
– Давайте понесу, товарищ старший лейтенант.
– Несите, коли не лень.
– Больно легок, – прикидывая мешок на руке, сказал провожатый.
– Пехоте много не положено.
– Полушубок вам надо достать. Говорят, к наступлению в дивизию еще полушубков доставили.
– Мои полушубок в Сталинграде остался, – сказал Синцов.
– Как так в Сталинграде?
– В батальоне моем бывшем. Соединимся – возьму.
Провожатый присвистнул.
– До соединения еще далековато! – Потом сказал серьезно: – От нашего переднего края до центра города, если по прямой, сорок километров. Артиллеристы при мне считали. И половина – по открытому месту.
Синцов не ответил. Про полушубок сказал так, к слову. Конечно, со своим бывшим батальоном навряд ли встретишься, тут уж лотерея!
– А вот эта дорога к нам, – сворачивая впереди Синцова, сказал провожатый.
– Поливанова, комбата, не знали? – спросил Синцов о своем предшественнике.
– Нет. Я из первого батальона. У нас комбат с августа все тот же. А в третьем батальоне жизнь та же, а комбаты не задерживаются.
«Они не задержались, а я задержусь», – подумал Синцов.
Он уже несколько раз перед тяжелыми боями испытывал предчувствие, что какие бы ни были потери, а с ним ничего не случится, и слова о не задержавшихся в батальоне комбатах не испортили ему настроения.
Но провожатый, наверно, решил, что зря накаркал новому человеку, и опять стал говорить об артиллерии, что ее, как никогда, до черта наставлено и она завтра «как даст подготовочку, так у немцев на переднем крае сразу все умрет».
«Ну да, умрет! Какая ни будь артиллерия, а все же не щипцы – в каждый окоп не залезет и каждого немца не вынет», – подумал Синцов.
Дорога вывела в узкую балочку. Справа по снежному откосу темнели входы в землянки. Далеко впереди, там, куда тянулось устье балки, взлетела высоко в небо пулеметная трасса, и вдогонку сухо, морозно простучала очередь.