Солдатами не рождаются
Шрифт:
Когда Серпилин дошел до того, как приказал Барабанову писать письмо, Захаров вздохнул и поморщился. Он предпочел бы не слышать этого.
Серпилин и сам понимал всю тяжесть для себя того, что он сейчас рассказывал Захарову. Умри Барабанов, и, нет сомнения, найдутся охотники сказать: глумился над командиром полка, довел до самоубийства. Могут и дело завести, и с дивизии снять…
Однако, как бы там ни обернулось в дальнейшем, Серпилин считал необходимым говорить все, как было, не ставя меру откровенности рассказа
– В чем считаешь причину, будем пока говорить, попытки к самоубийству? – спросил Захаров, упорно молчавший, пока Серпилин не договорил до конца.
– Причина – мой разговор с ним.
– Если бы не удержался – под горячую руку дал ему в морду, пьяному дураку, такой, как он, легче пережил бы! – сказал Захаров.
– Этому не научен, – сказал Серпилин. – Меня били, я не бил, не признаю пользы этого.
– А от твоего разговора вышла большая польза! – сказал Захаров. – Человек мог бы еще воевать, а он пустил себе пулю…
– Не подумал о такой возможности.
– Плохо знаешь людей.
– Видимо, так, – сказал Серпилин, хотя был не согласен с тем, что плохо знает людей.
Захаров понял, что ответ не откровенен, и спросил:
– Значит, не рассчитывал, что совесть в нем заговорит?
– Не рассчитывал.
– А зачем же тогда письмо писать заставлял, если не рассчитывал? Ну, написал бы он тебе письмо и не застрелился, что б ты с письмом делал? В тыл ведь не послал бы?
– Не послал бы.
– Так для чего же заставил писать? Чтоб совесть в нем заговорила? Или так, или я тебя не понимаю! И не крути со мной, пожалуйста!
– А я не кручу с вами, товарищ член Военного совета… – начал было Серпилин, но Захаров прервал его.
– Брось, брось, слышишь, брось! – закричал он. – Я с тобой по-товарищески говорю, брось ты это со мной!
От гнева у него вздулись жилы на лбу.
– Я не кручу с тобой, Константин Прокофьевич, – тихо, уже без вызова повторил Серпилин. – В таких вещах не сразу сам разберешься. Конечно, подумал о совести. А о возможных последствиях – нет.
– Вот именно, – сказал Захаров. – А когда в человеке совесть с предохранителя соскочит, а особенно если она у него заржавелая, – тут все может быть. Ты не подумал, а теперь пойдет писать губерния… – Он неопределенно повел рукой. – Какое мнение имел, что делать с Барабановым, если бы… – Он не договорил. Все было ясно и без того.
– Трибунал и штрафной батальон, – сказал Серпилин. – Если бы свыше не спасли.
– Кто это «свыше»? Я, что ли? – спросил Захаров.
Серпилин пожал плечами и не ответил. Он сказал, его поняли, а называть вещи своими именами в данном случае не хотел.
– Да-а. Командир полка все-таки фигура, – сказал Захаров, встав и пройдясь по землянке.
Серпилин молчал.
– Что молчишь?
Не хотелось сейчас плохо говорить о Барабанове,
– Вот именно – фигура, – сказал Серпилин.
– Да, – сказал Захаров. – А командующий говорил, что хорош был Барабанов в сорок первом, очень хорош; и в сорок втором, когда из харьковского окружения выходили, тоже себя проявил. Выходит, был хорош, а стал плох?
– Не знаю, – сказал Серпилин. – Наверное, и сейчас можно найти ему дело, на котором будет хорош. Знаю одно: полком командовать не может. И кляну себя, что не добился его снятия.
– Не добился! Ишь ты какой! – сказал Захаров. – А что, разве тебе такая власть дана – раз-два, и добился?
И хотя внешне то, что он сказал, было щелчком по носу Серпилина, на самом деле фраза его имела другой, более важный смысл: командующий был упрям и нетерпим и работать с ним было трудно не только Серпилину, но и Захарову.
– Все равно, – сказал Серпилин, – я обязан был ставить вопрос, раз так считал!
Захаров посмотрел на него, отвернулся и еще несколько раз прошелся по землянке взад и вперед.
Серпилин снял телефонную трубку. Звонили из медсанбата, у хирурга был довольный голос.
– Все в порядке, товарищ генерал. Из шокового состояния вышел, непосредственной опасности больше нет. Но, дело прошлое, еще бы на три миллиметра левее – все!
Серпилин положил трубку и глубоко вздохнул.
– Значит, жив, – сказал Захаров; он понял это по лицу Серпилина раньше, чем тот заговорил. – А не приходит тебе в голову, Федор Федорович, что у него рука не случайно ошиблась? Ответственности боялся, а до конца убить себя все же не захотел. Могло так быть?
– Нет, – сказал Серпилин. Сказал с уверенностью, потому что вспомнил мертвый голос Барабанова, которым тот просил отпустить его в полк. Тогда он не понял этого голоса, а сейчас вспомнил и понял. – Он солдат, а не шут гороховый. Стрелялся всерьез.
– Сейчас позвоню командующему, – сказал Захаров. – Если там ничего не горит, поедем с тобой в полки.
– Разрешите оставить вас? – спросил Серпилин.
– Если насчет обеда, – сказал Захаров, – в полку пообедаем.
– Разрешите, я сейчас вернусь? – повторил Серпилин, не вдаваясь в объяснения.
Он действительно хотел распорядиться насчет обеда, но если предстояло обедать не здесь, а в полку, то позвонить туда все равно было нелишне.
Захаров махнул рукой и взялся за телефон.
Когда Серпилин через пять минут вернулся, Захаров стоял одетый.
– Поедем? – спросил Серпилин, в свою очередь надевая полушубок.
– Поедем, да только не куда собирались. – Лицо у Захарова было недовольное. – Командующий просил меня приехать и тебя с собой взять. Тебя в Москву вызывают. – Он, как показалось Серпилину, хотел добавить еще что-то, но удержался.