Солдаты невидимых сражений

Шмелев Олег

— Вашу личность смогут удостоверить ваши товарищи, — последовало тотчас же успокоительное разъяснение Денисова.

И он занялся тем, для чего был послан сюда.

С момента его появления я уже не спускал глаз с соседнего столика, за которым сидел Серебров. Я не заметил ни волнения, ни тем более тревоги в его лице. Точно так же держался и его спутник. Не знаю, было ли это результатом нетерпения, обнаруженного Денисовым, или наши столики ближе других были к тому месту, откуда начал он проверку, но чекистский наряд через минуту-другую очутился рядом со мною и Серебровым. Серебров поднялся со стула, положил

на столик трость, которая была у него в руках, и вынул из бокового кармана пиджака кожаный бумажник, в котором, очевидно, находились его документы. Не двигаясь с места, его сосед, продолжая попивать мелкими глотками рислинг, снял трость со стола и поставил ее сбоку от себя.

— Ваш?.. Ваш? — следовали с короткими интервалами обращения Денисова к сидящим в зале. — Ваш?.. — протянул он руку к документу моей спутницы и через несколько секунд повторил тот же вопрос, бесстрастно пробегая глазами мой партийный билет. — Ваш, гражданин? — шагнул он к Сереброву.

— Член Всероссийского учредительного собрания, — демонстративно громко отрекомендовался тот.

— Отойдите в сторону, — озадачив его, сказал Никита Денисов и обратился к иностранцу: — Ваш документ?

Не меняя позы, но улыбнувшись приветливо, человек с актерской физиономией произнес:

— Подданный его величества короля Англии и Великобритании Эркварт. Сотрудник газеты «Таймс».

— Так… По постановлению Всероссийской чрезвычайной комиссии вы арестованы.

Гул изумления и любопытства прошел по залу.

— Это смешно, господин комиссар, — подпрыгнули вверх белесые широкие брови Эркварта.

— Встаньте! — скомандовал Денисов.

— Хорошо… Но где же предписание?

— Вот, — вынул Денисов зеленый ордер из-за обшлага шинели. — Ордер на арест гражданина Эркварта. Подпись товарища Дзержинского. Достаточно?

— О нет! — усмехнулся иностранец, отстраняя рукой зеленую бумажку.

— Почему?

— Можно подвергнуть задержанию юридически обозначенную личность, господин комиссар. Живую, — подчеркнуто сказал он. — Я не Эркварт. Эркварт — это мой журналистский псевдоним. Мало ли Эрквартов? Мое настоящее имя — Антонио Джельби. А такого ордера у вас нет.

В зале раздался одобрительный смешок.

— Вот беда, мистер Джельби, — растерянно, беспомощно, как показалось мне, сказал мой товарищ. — Что же делать?

Он расстегнул шинель и вынул из накладного кармана френча смятую папироску и что-то еще.

— Вот беда… вот беда, — озирался он и, встретившись со мной взглядом, вдруг лукаво, озорно подмигнул.

— Русские большевики любят спешить. И особенно мистер Дзержинский, — снисходительно усмехнулся иностранец.

— Совершенно верно… особенно, когда это необходимо! — веселым тоном ответил Никита Денисов, протягивая ему второй ордер. — Прошу, ваше имя на сей раз? Антонио Джельби, так? А вот опять подпись товарища Дзержинского. Его подпись? Его! Впрочем, если вы вспомните еще одно свое имя — Сидней Джексон, — и, вытащив из накладного кармана френча третью зеленую бумажку, он показал ее, — если хотите, то и на этот случай, как требуют правила об иностранцах, есть на ордере виза товарища Дзержинского. Это у вас, мистер, разные имена, а у нею всегда одно имя — Дзержинский.

4

Прошло двое суток с момента ареста

Эркварта-Джельби-Джексона. Был поздний час. Несколько человек сидели в кабинете Дзержинского, докладывая ему дела, а их было немало, и все они — разного свойства. В гостинице «Отель де Франс» весь второй этаж заняла германская комиссия по обмену военнопленных, но она занимается не столько своими прямыми обязанностями, сколько тем, что широко выдает удостоверения о немецком подданстве контрреволюционным русским офицерам и свозит оружие в свое помещение. Некий гражданин, по фамилии Череп-Спиридович, скупает у биржевиков акции национализированных заводов и переправляет их все тем же немцам в Берлин и Гамбург. Саботажники на железных дорогах гоняют продовольственные грузы из одного города в другой, не направляя их к месту назначения: так, эшелон с продовольствием, отправленный из Саратова голодавшему Петрограду, сделал два конца сюда и обратно и снова очутился в Саратове. В подвале одного из домов на Васильевском острове рабочие нашли две тысячи пудов гвоздей, а в другом — шестьдесят пудов шоколаду. Обнаружены следы Гоца и Авксентьева — главарей эсеров-террористов, ушедших в подполье. На Николаевском вокзале задержали несколько групп спекулянтов: они перевозили бриллианты в вареных яйцах, нитки и кружева — в ватных одеялах… Мало ли таких дел и происшествий было в ту пору!

Дзержинский спросил меня:

— Что Эркварт? Ему дали горячий ужин?

— Не беспокойтесь, — ответил я. — И ужин мясной с бутылкой вина, и табак первый сорт, и… неглупого собеседника. Никиту все хочет объехать.

— Он все еще отрицает? — усмехнулся Дзержинский.

— Отрицает и… посмеивается. Люблю, говорит, неожиданные приключения: будет что описать в английских газетах. Богачом, говорит, вы, большевики, меня сделаете. Обещает Денисову подарки из Англии прислать — так много, мол, заработает на нас денег…

— Из Англии?.. — живо переспросил Феликс Эдмундович и почему-то загадочно усмехнулся.

— Очевидно, надеется, что мы его вышлем на родину, — высказал я эту догадку.

— Ладно, — закончил беседу Дзержинский. — Прошу вас, Кузин, в десять утра быть у меня.

…В назначенный час я явился к нему.

Никита Денисов ввел своего подследственного. Эркварт шел, опираясь на трость. В другой руке у него была пегая, под цвет пальто, мерлушковая шапка. Войдя, он учтиво поклонился Дзержинскому.

— Садитесь, — указал Феликс Эдмундович на кресло у стола.

Эркварт и Денисов уселись друг против друга. Улыбнувшись Никите, словно тот был его старым приятелем, иностранец вынул из кармана кожаную записную книжечку и что-то занес в нее тонким карандашом.

— Вы что это записываете? — полюбопытствовал Дзержинский.

— О-о, блокнот журналиста — это шкатулка памяти! — охотно вступил в разговор сотрудник «Таймса». — Я записал быстро, стенографически. Это касается лично вас, мистер Дзержинский. Я написал тут: высокий, худой, в солдатской шинели, наброшенной на плечи, потому что в кабинете у вас холодно. Солдатская гимнастерка с широким воротником на две пуговицы. Изможденное — от переутомления, наверно? — тонкое лицо… А вот теперь, когда вы начали говорить, я отмечу, что у знаменитого мистера Дзержинского слегка надтреснутый голос… Это от природы или вы много курите?