Солдаты невидимых сражений
Шрифт:
— Удел солдат, стоящих на посту, — пожал плечами Дзержинский. — Разве до отдыха, Владимир Ильич, когда нужно спасать наш дом?
— Плюс ко всему — продовольственная разруха, — добавил Ленин. — У меня была делегация питерских рабочих. Они куют оружие для Красной Армии, делая это в адски трудных условиях. Я сказал им, Феликс Эдмундович, что правительство готовит декреты о борьбе с голодом, и вручил им копии этих декретов. Я надеюсь, что и ВЧК докажет свое умение громить спекулянтов, мародеров и всех, кто пытается задушить Республику костлявой рукой
— ВЧК сделает все возможное, — сказал Дзержинский. — И не посмотрит на тех, кто на каждом перекрестке вопит о нашей беспощадности. Особенно стараются левые эсеры…
— Знаете, Феликс Эдмундович, — как бы продолжил его мысль Ленин, — я как-то вообразил, что если бы составить кривую, показывающую месяц за месяцем, на чью сторону становилась партия левых эсеров начиная с февраля семнадцатого — на сторону пролетариата или на сторону буржуазии, если бы эту кривую провести за год, то что бы, вы думаете, получилось?
— Вероятно, нечто весьма неприглядное.
— Больше того, получилась бы кривая, отображающая состояние человека, которого постоянно лихорадит!
— Воистину, — добавил Дзержинский, — такие постоянные и непрерывные колебания, как эта партия, едва ли какая-либо другая в истории революции проделывала. Хотя немало левых эсеров хорошо показали себя в революции, проявляли инициативу, энергию.
— Да, но в целом картина незавидная. И поверьте мне, Феликс Эдмундович, что левые эсеры еще преподнесут нам нечто такое…
Дзержинский промолчал. Он сразу же подумал о том, что и у него, в аппарате ВЧК, работает немало левых эсеров. И с этим приходилось мириться. Правда, члены коллегии Лацис и Петерс несколько раз приходили к нему, Дзержинскому, и с возмущением говорили, что с левыми эсерами просто нет никакой возможности работать: они постоянно подрывают единство при разрешении сложных вопросов и часто возражают против крутых мер, применяемых к явным контрреволюционерам. Дошло до того, что Петерс и Лацис поставили вопрос ребром: или мы, или эсеры. Пришлось говорить с Яковом Михайловичем Свердловым. Яков Михайлович посоветовал тогда подождать до съезда Советов: «Если левые эсеры останутся в правительстве — придется оставить их и в ВЧК, если уйдут — прогоним их и из ВЧК…» На том и порешили…
— А наша власть, вы согласны, Феликс Эдмундович, непомерно мягкая, сплошь и рядом больше походит на кисель, чем на железо.
— Абсолютно верно, — подтвердил Дзержинский. — Это на руку контрреволюции. Возьмите того же Савинкова. Он побывал на Дону, у Алексеева… Мы же прекрасно знаем Савинкова — герой авантюры. Он непременно попытается стать организатором реакционных сил России.
— Очень верное предположение, — сказал Ленин. — Вы, правы, Савинков — враг опаснейший, по-своему талантливый. Очень важно его упредить. И тут никаких проволочек. Решительные, прямо-таки драконовские меры. И величайшая осторожность.
— Понятно, Владимир Ильич. Колебания с нашей стороны были бы просто преступны. Вспомните хотя бы разоружение анархистов. Сколько сомнений и опасений
— Ничего, мы пойдем своим путем, — твердо сказал Ленин. — Разве мы имеем право забывать хотя бы на минуту, что буржуазия и мелкобуржуазная стихия борется против Советской власти двояко: приемами Савинковых, Корниловых — заговорами и восстаниями, а с другой стороны — используя всякий элемент разложения, всякую слабость для подкупа, для усиления распущенности, хаоса.
— Да, это так, Владимир Ильич.
— И чем ближе мы будем подходить к полному военному подавлению буржуазии, тем опаснее будет становиться для нас стихия мелкобуржуазной анархичности.
— Я убежден, — сказал Дзержинский, — что Савинков как раз и старается использовать эту стихию. В мутной воде легче рыбку ловить.
— Кстати, Савинков не так глуп, чтобы действовать в одиночку, — заметил Ленин. — И если заговор уже зреет, то следы его неизбежно приведут к порогам известных нам посольств.
— Спасибо, Владимир Ильич, мы это учтем.
Дзержинский сделал пометки в блокноте.
— Итак, Феликс Эдмундович, против буржуазии, поднявшей голову, — борьба самая энергичная и непримиримая. Во имя защиты революции.
Ленин неожиданно привстал и с удивлением посмотрел в окно.
— Смотрите, да никак уже светает! — воскликнул он. — Ну и засиделись же мы!
— Ради такой беседы стоило пожертвовать ночью, — заметил Дзержинский.
— В самом деле? — прищурился Ленин. — А вообще-то мы тут с вами набросали целый очерк о текущем моменте.
— И о задачах ВЧК в этот момент, — добавил Дзержинский.
— Ну, вот и хорошо, — удовлетворенно сказал Ленин. — А теперь пора и по домам. Новый рабочий день начинается.
— Пожалуй, пора.
— Вам позавидуешь, — улыбаясь, сказал Ленин, — вы к себе, на Лубянку. И никакого тебе домашнего контроля. А мне, представьте, надо на цыпочках пройти, чтобы Надюшу не разбудить. Она, знаете, — Ленин сказал это неожиданно тепло и мягко, — часто прибаливает, и не хочется беспокоить ее лишний раз. — Ленин вдруг оживился: — А знаете, давайте-ка вдвоем, Феликс Эдмундович, кофейку отведаем. Преотличнейший кофеек — жареные желуди и немного ячменных зерен. Представляете — лесом пахнет и созревшим колосом. Не верите? Соглашайтесь, помолодеете от такого напитка.
— Спасибо, Владимир Ильич, но я уже и так запаздываю — у меня в шесть утра деловая встреча.
— Ну что с вами поделаешь, — огорченно сказал Ленин, — придется пить кофе одному.
Ленин проводил Дзержинского до двери и вдруг остановился. Дзержинский понял, что Ленин собирается сказать ему что-то очень важное и потому, хотя и держался за ручку двери, не открыл ее, а обернулся к Ильичу.
Лицо Ленина было усталым, более того, изможденным, но — поразительно! — глаза его излучали задор, смотрели с вызовом темпераментного, закаленного бойца.