Солдаты Омеги (сборник)
Шрифт:
Артур потянул на себя калитку загона. Манисов не видно — попрятались в тень. А Выползень, должно быть, в хлеву с детенышами. Внимательно глядя под ноги, чтобы не вляпаться в дерьмо, Артур пересек площадку. Дверь в хлев была приоткрыта, оттуда тянуло кислятиной. Он скользнул внутрь и замер, давая глазам привыкнуть к полумраку.
Перед Выползнем, кряжистым, огромным, будто из камня вытесанным, мялся Высь — мелкий задохлик, шлюхин сын, предмет насмешек и издевательств молодежи. Артур Выся опекал. Не напоказ, чтобы парню еще сильнее не доставалось, но помогал и словом и делом. Вот на ферме приставил за молодняком следить…
— …скажешь — ты недоследил,
— Нет, — с упрямством обреченного возразил Высь. Выползень набрал в могучую грудь воздуха и рявкнул:
— Шлюхино отродье!
— Хватит. — Артур шагнул к спорщикам.
Уже все было понятно, осталось уточнить масштаб убытка. Тупица Выползень, впрочем, не отказался от попыток все свалить на Выся:
— Эта манисова задница…
— Хватит, я сказал. По делу давай. Что произошло? — Артур говорил нарочито тихо. Пусть прислушиваются. Его ровный голос действовал лучше, чем вопли Выползня, и звучал страшнее.
Высь хмурился и грыз ноготь. Выползень лихорадочно придумывал новую отмазку. Артур огляделся. Выползень заслонял стойло, в котором держали молодую самочку на продажу.
— Эта… тут такое дело, Артур… — Громила скривился. — Сдохла тварюка–то… По недосмотру. Сожрала не то или специально потравили. Это все шлюхин сын виноват!
Выся аж передернуло. Артур в очередной раз вспомнил, что вырастает из таких вот на весь свет обиженных шлюхиных сыновей, и посочувствовал Выползню.
— Да меня здесь не было даже, — пробормотал Высь.
— Где падаль? — Артур отодвинул Выползня и заглянул в стойло.
Морда манисихи — в хлопьях засохшей пены; пасть приоткрыта, длинный язык вывалился, и по нему уже ползают мухи. Сено на полу разметали удары мощных лап, по настилу тянулись борозды — животное в агонии скребло доски. Артур присел на корточки. Что делать — не понятно. Высь–то не виноват, его забота — дерьмо выгребать. Это Выползень недосмотрел, и подозрительно много он кричит, будто отвлечь хозяина хочет, а мозгов не хватает. Нужно коновала [3] Курганника звать, пусть вскрывает дохлую… Ох, досада. Людей Артур не жалел так, как своих манисов. Пока ферма была под его папашей Шакалом, он относился к тварям ровно, даже не любил, а теперь переживал, к недужным вставал ночами, кладки яиц проверял постоянно. И не столько из–за денег — манисы были под его ответственностью, а значит, и в гибели самки он виноват, как ни крути.
3
Коновал — лекарь, традиционно занимавшийся лечением домашней скотины. (Здесь и далее примеч. авт.)
— Потравилась, — жалобно повторил из–за спины Выползень.
— Исчезни, — не оборачиваясь, посоветовал Артур, — ступай в лачугу и сиди там. Не отсвечивай. Попробуешь удрать — найду и шкуру спущу. Высь! Подойди.
Рядом зашуршало, и Высь опустился на корточки рядом с хозяином. Тот глянул искоса — парнишка переживал, похоже, из–за Выползня, а может, из–за манисихи, но виноватым не казался.
— Что произошло, знаешь?
Высь обернулся, удостоверился, что Выползень вымелся из хлева и кивнул. Артур подождал, пока парень решится. Высь не отрываясь смотрел на мертвую манисиху.
— Это он ее потравил. Выползень. И на меня свалить хочет. Орал… Убить обещал. Только он тупой.
— А зачем ему нужно было? — удивился Артур.
— Не нужно. Он по дурости. Нечаянно. Тут крысы завелись, вот Выползень ядом всё и присыпал. А о манисах не подумал. Я когда заметил, поздно было, даже Курганника позвать не успел, как она издохла.
Артур поднялся. Ему было досадно: ладно бы происки конкурентов или болезнь — нет же, обыкновенная человеческая тупость. С ней Артур бороться не умел. Подлость и трусость окружали его со всех сторон, полноправно царили на Пустоши, и не было силы, способной вымести их, как сор из избы. Каждый — сам за себя, каждый — сам себе господин, но ферма держится на одном Артуре, на его уме и чувстве ответственности. Именно поэтому здесь хорошо людям и хотят наняться всё новые и новые, и приходится отказывать им ради стабильности. Над Пустошью же нет хозяина.
— Зови коновала, — велел Артур Высю.
И вышел под палящее солнце, под белое небо Пустоши.
* * *
Почему коновала прозвали Курганником, доподлинно не знал никто. Артуру рассказывали, что манисов доктор раньше лазал по старым кладбищам и могилам, золото искал, побрякушки, а на развалинах городов — книги… Рассказывали и другое, мол, коновал слегка свихнулся, шарясь по курганам — местам захоронения даже не древних, а пранародов, — силу там думал обрести, а нашел одиночество и легкую сумасшедшинку. Как бы то ни было, Курганник людям предпочитал животных, а живым — мёртвых. Был он уже старый, Артуру в отцы годился, здоровенный мужик с обожженным солнцем лицом. Руки — как у кузнеца, говор нездешний, и прошлое неизвестное. В общем, странный человек.
Но дело свое коновал знал. Он пестовал и лошадей, и мутафагов, да и бордельным девкам снадобья выдавал, случись чего.
Артур уважал и побаивался этого человека, пришедшего к воротам шесть сезонов назад (Ника как раз малую носила) и попросившего работу. Сейчас коновал склонился над дохлой манисихой, осматривая ее морду.
— Как есть крысиным ядом потравили… — пророкотал Курганник. — Кто, начальник, не знаешь?
— Выползень, — признался Артур.
Он понимал: Курганник с Выползня шкуру спустит и будет прав. Но оставлять гада безнаказанным или вершить над ним справедливый суд Артур не желал. Нужно отвечать за свои поступки, даже совершенные по глупости. Курганник почесал выдающийся нос.
— Значит, так, начальник. Нужно весь хлев вычистить, промыть всё, чтобы другие манисы не подохли. А с этим…
— А этого повесим, — решил Артур; — Соберем людей и вздернем. Чтобы другие сначала думали, потом делали.
— Добро. — Коновал погладил оскаленную морду дохлой манисихи. — Тогда до ночи я его не трону. А не повесишь ты — я придушу.
* * *
Срочный вызов пришел во время обеда — Лекс вместе с другими офицерами сидел за столом и жевал кашу, заправленную жестким мясом. С другой половины столовой, где питался рядовой состав, доносился мерный гул, командование же чинно молчало. Когда вбежал радист, Лекс чуть не подавился, настолько диким казалось нарушение дисциплины. Первая мысль была: пожар, беда, кетчеры напали. Но радист не выглядел испуганным.
Лекс поднялся из–за чисто выскобленного стола, кивком извинился перед товарищами по оружию. Подтянутые, опрятные, в черной форме Омеги, они ответили лейтенанту вежливыми кивками. Мимо солдат, замолкающих при его приближении, Лекс прошел к выходу из столовой. Помещение длинное, здание одноэтажное, стоит особняком. Окна большие, но ничего за ними не разглядишь — вместо дорогого стекла они забраны шкурами ползунов. Сейчас обедали сто рядовых и пятнадцать офицеров, и это не считая обслуживающего персонала.