Солдаты Омеги (сборник)

Глумов Виктор

Макс сделал вид, что споткнулся, упал и, откатываясь к домам, выстрелил. Он был отличным стрелком и верил, что не промахнулся.

Но в него попали раньше, чем он узнал, достигла ли цели его пуля. Теряя сознание, он видел солнце вместо прожектора, а рев моторов слился в грохот горной речки, ворочающей камни.

Глава 6. ЛЕТО ВЫДАЛОСЬ ЖАРКИМ

Откуда на ферме взялся Зяма, никто не знал и знать не хотел. Просто однажды пришел полу–дурок, щербато улыбнулся и попросился на работу. Смекнули, что манисов ему доверить нельзя, думали прогнать, но тут выяснилось, что Зяма — прекрасный

дежурный, ну просто лучше не сыскать. Он мог торчать на вышке сутками, всегда готов был подменить любого, только бы сидеть выше всех и смотреть не отрываясь вдаль. Спускался он только поесть, попить, отлить. Вообще Зяма был странный. Вроде говорил нормально, очень любил сочинять стишки–потешки, бессмысленные песенки… А вот умным или хотя бы сообразительным его не назвал бы и манис. Туповат был Зяма. Или скорее жил в каком–то своем мире, сверкающем и прекрасном, полном смешного и замечательного.

Второй пришлый — Курганник, коновал, Зямой по первости очень заинтересовался. Искал в нем «народную мудрость», нашел, но воспользоваться не сумел — принципы Зяминой жизни годились только для Зямы.

У вечного дежурного была мечта. Как только приезжали грузовики Омеги, он развивал бурную деятельность: колотил в рынду, орал, созывал всех и в первых рядах бежал смотреть на наемников. Даже дети столько интереса к черной форме не проявляли.

Зяма мечтал однажды сесть в грузовик с этими прекрасными людьми и уехать в Замок. Он как–то рассказал Артуру о своей мечте, тот посмеялся, поправив: не в Замок, а в Цитадель Омега. И вот мечта сбылась.

Зяму привезли в гарнизон, Зяма маршировал со всеми вместе, Зяму побрили и научили приветствовать командирами вскоре Зяма должен был совершить подвиги и тем заслужить офицерское звание.

Он радовался до вечера. Ретиво выполнял команды, всем улыбался, мелко кивал, даже песенки напевал про себя, не вслух. А вечером офицер (имени Зяма не помнил) вдруг выделил его из толпы мужиков, сгрудившихся в казарме.

— Он у вас больной, что ли? — спросил офицер.

— Никак нет, сержант Глеб, — отрапортовал Артур, вызвав восхищение Зямы, — здоров. Дозорный наш.

— А что все время лыбится? Придурочный? Эй, как тебя там? Зяма, погрузившийся в сладкие мечты, откликнулся моментально:

— Маршал Зяма!!!

Вокруг неуверенно заржали. Сержант Глеб налился дурной кровью, подступил к нему и замахнулся:

— Ш–шуточки! Смех смолк. Зяма часто заморгал, озираясь и продолжая улыбаться.

— Сержант Глеб, разрешите обратиться! — шагнул Артур вперед. — Я неправильно вас понял, сержант. Он здоров. Но дурак. Совсем дурак.

— С оружием обращаться сможет? Ползуна тебе в зад, фермер, не мог сразу предупредить?! Думаешь, нам тут твои идиоты нужны? Издеваешься, манисово дерьмо?! Я тебе покажу!

— Да не сердись, сержант, — пробасил Курганник, — что мы тебе — лекари, придурка от умника отличать?

— Р–разговорчики! — Сержант Глеб на каблуках повернулся к Курганнику, хотел ударить, но спасовал перед размерами противника и только зашипел от ярости.

Зяма понял, что жизнь его меняется, судьба летит под откос, увлекая за собою мечту. И заплакал.

* * *

Угомонились измученные тяжелым днем мужики. Артур лежал в темной казарме на узкой койке и смотрел в потолок. Зяма никак не мог успокоиться, рыдал, валялся в ногах у Глеба, и его уволокли лазарет, а утром должны были выставить из гарнизона — пусть топает домой. Артур завидовал Зяме. Утром начнутся тренировки, фермеров разобьют на взводы, и хорошо бы не попасться Глебу, существу мстительному и мелочному. Сожрет. Сегодня Глеб струсил, Курганника бить не стал, а значит, затаил обиду на всех свидетелей унижения.

За последние сезоны Артур отвык засыпать один. Всегда рядом была Ника, а потом Лана в колыбельке плакала, и вставать надо было по очереди, укачивать. Эта размеренная счастливая жизнь оказалась миражом… И морок тот развеяло ураганом большой войны.

На построении Артур не стал напоминать, что служил, — Отто и так его заметил… Значит, есть шанс получить звание, например сержанта. Великая заслуга — командовать деревенскими увальнями не у себя на ферме, а в гарнизоне. Пусть каждый мальчишка на Пустоши умеет управляться с хаудой или самопалом, но пулемет, граната — уже вещи для большинства новые, незнакомые. А хуже всего у диких с субординацией и подчинением. Артур люто ненавидел приказы, не умел выполнять их, отключив голову. Потому и ушел. Свободы захотел. Семью захотел. Ферму решил поднять.

И даже во двор не выйдешь размяться, проветриться, сбежать от мыслей. Простыня горячая и шершавая, матрас комковатый, повернуться бы, но койка скрипучая, а товарищей тревожить — последнее дело. Скрипнула слева койка, и над Артуром склонился Курганник.

— Спишь? — прошептал он. — Слушай, Артур, тикать нам надо. Дурное дело — за таких, как этот Глеб, пропадать. Ты здесь все знаешь, вот и придумай, как выбраться.

— Мы уйдем — они наши семьи перебьют.

— В общем, ты придумай. Не уйдем — все равно перебьют, ты помяни мое слово, типун мне на язык, конечно. Но ты подумай. — Снова скрипнув койкой, коновал улегся на место.

Артур и рад был подумать, но тут же представлял Нику с отрезанными ушами и Лану… Лучше не представлять. Лучше не мечтать о побеге. Отслужить сколько придется, тихо и мирно, и вернуться к семье. А после забрать своих и бежать далеко–далеко, в места, где реки глубоки, а луга зелены, где нет Омеги, нет кетчеров, нет наркоманов… Он засыпал и видел во сне чудесные города с высокими домами, в стеклах которых отражалось безоблачное голубое небо.

* * *

После подъема и завтрака Артура вызвал к себе Отто, накануне получивший звание капитана. На столе перед старым знакомым лежала папка, с личным делом Артура, и капитан нависал над ней падалыциком. Уши Отто просвечивали розовым.

— Вот, — он постучал по папке тонким пальцем, — с возвращением тебя, Артур. Сразу ввожу в курс событий. Видишь, я теперь капитан. Повысили. Заслужил, как считаешь? Ты нос не морщи, заслужил и еще как. Но бардак, такой бардак! Мужики эти дикие ничего не умеют, право от лева не отличают. Будем учить… Тебя учить не надо. Ты у нас был ефрейтором, а теперь, гордись, будешь сразу сержантом, над своими же деревенскими увальнями начальником. Только сейчас пока на взводы этот сброд не разбиваем, так что тебя на прием поставим. Новеньких вот–вот привезут — надо побрить, отмыть, одеть и все такое прочее. Осознаёшь?

— Осознаю, капитан Отто, — вяло отозвался Артур.

— Славно. — Отто потер сухие ладони. — Вливайся в струю, служи хорошо, может, и лейтенанта дадут. И почести всяческие. И награду… Общее дело делаем, сержант!

— Так точно! Улыбка у Отто была отеческая. Как у покойного Шакала.

— Значит, топай к Глебу, принимай у него диких. А Глебу скажи, пусть ко мне зайдет. Потом, как всех отмоем, руководство решит, что с ними делать. Я так думаю, тебя поставим над твоими же охламонами…