Солнце и луна, лед и снег
Шрифт:
— Это мужчина? — Глаза Тордис сузились.
Ласси не пришлось говорить. Пылающие щеки сказали все.
— Незнакомый мужчина лежит рядом с тобой каждую ночь? Бедное дитя! — Тордис поцокала языком. — Знаешь, на самом деле вовсе не обязательно, что это мужчина, даже если на ощупь…
Ласси отстранилась, чтобы лучше видеть лицо Тордис.
— Я тебя не понимаю…
— Дворец-то заколдованный, — напомнила сестра. — Этот… мужчина… который делит с тобой постель, тоже наверняка заколдован. Например, ужасный тролль притворяется человеком, чтобы внушить тебе ложное чувство безопасности.
— Мне
Ласси говорила правду. Было нечто очень… постоянное и обыденное в ее ночном госте. По сравнению с минотавром в кухне он выглядел почти скучным.
— А если этот неведомо кто играет с тобой в некую игру? Постепенно убеждает тебя в своей невинности, пока ты вообще не позабудешь о его присутствии?
— Но какой в этом прок?
— Живя в такой глухомани, как наша, всякого наслушаешься — жуткое дело, — сказала Тордис с мрачной уверенностью. — Ты не знаешь, на какие пакости способна эта тварь.
— Но я не чувствую угрозы, — возразила ласси.
Сестра только головой покачала:
— Неважно. Тебе надо взглянуть на это существо при ярком свете, чтобы убедиться, что это не какое-то ужасное чудовище.
— Но говорю же тебе: ночью даже свечки не найти, а камин гаснет.
Тордис пожевала губами, затем подошла к канделябру на комоде. Ласси не зажигала у себя свечи, потому что они были сделаны матерью, с добавкой трав, от которых она чихала. Сестра вынула из кармана передника ножницы и отрезала у свечи верхушку. Она протянула ласси этот кусочек свечи вместе с коробком спичек, вынутым из другого кармана.
— Возьми это и посмотри на чудовище, с которым делишь постель, — посоветовала ей Тордис. — Наш священник говорит, что свеча, отлитая в христианском доме, способна развеять любой морок. Это единственный способ убедиться, что ты в безопасности.
— А если нет? — Ласси почувствовала, как по спине пополз холодок.
— Поступай, как сочтешь нужным: запирайся на ночь или беги из дворца и возвращайся домой. — Тордис сунула коробок и свечку в руки сестренке. — Носи их всегда при себе. Обещай мне.
— Хорошо, — сказала ласси, скорее чтобы успокоить Тордис, чем соглашаясь с ней.
На глазах у сестры она спрятала оба предмета за корсаж платья. От трав в свече у нее защекотало в носу и зачесалось там, где свечка соприкасалась с кожей. Девушка тайком вытерла руки об одну из сорочек, которую упаковывала.
— Я только схожу посмотрю, не проснулся ли папа. — Она бочком обошла кровать, начиная жалеть, что вообще раскрыла рот.
Последние драгоценные часы с отцом ласси провела в тревоге. Она не могла сосредоточиться на романе, который они торопились дочитать, да и кожа на груди чесалась все сильнее, по мере того как воск нагревался от тепла ее тела. Когда настала пора прощаться с родными, она была злая, уставшая и покрылась сыпью.
— Вернуться бы уже во дворец, там хоть ванну принять можно, — проворчала она Ролло, пока они ждали в маленькой рощице за городом.
Аскель и Торст привезли ее туда, но она заставила их тотчас уехать, понимая, что исбьорн при братьях не покажется.
— Ты пришла, — сказал он, выходя из-за деревьев, словно вызванный ее мыслями.
Несмотря на сыпь и плохое настроение, у нее внутри все затрепетало от радости при виде медведя и по лицу расползлась широченная улыбка.
— Конечно. Я же дала слово!
Ласси без приглашения вскарабкалась ему на спину и ударила его пятками по ребрам, словно коня:
— Поехали.
Она потерла грудь, мечтая, чтобы зуд прекратился.
Медведь пророкотал что-то, то ли смеясь, то ли жалуясь, и сорвался с места. Ролло помчался следом, вывалив язык от предвкушения. Они направлялись домой.
Глава 19
По возвращении во дворец жизнь вскоре снова вошла в колею. Ласси читала и упорно постигала тролльский язык. Они с исбьорном вместе сидели за обеденным столом и разговаривали, а иногда она ездила на нем верхом, когда он бегал наперегонки с Ролло по снежной равнине. Всякий раз, заподозрив, что медведь или кто-то из слуг утратил бдительность, она выпаливала вопрос в надежде застать их врасплох и получить ответ.
Впрочем, ей не многого удалось добиться. И слуги, и исбьорн привыкли к ее внезапным наскокам и хранили по поводу троллей или колдовства глухое молчание.
Но не все оставалось по-прежнему. Ласси понимала, как расстроила Эразма своими вопросами, но надеялась, что со временем страхи его поутихнут и он снова станет прислуживать ей. От Фионы радости было мало, да и Ролло тоже скучал по фавну.
— Мадам Грей… — обратилась она к домоправительнице, которая складывала льняные салфетки на конце длинного кухонного стола. — А где Эразм? Я уже месяц как вернулась, а до сих пор его не видела. Он все еще сердится на меня?
Крепкие гранитно-серые ладони домоправительницы сомкнулись на складываемой салфетке, смяв ее в крохотный шарик. Закрыв каменные глаза, она тяжело задышала носом. От этого ноздри у нее раздувались, превращая лицо горгульи из просто некрасивого в откровенно жуткое.
Ласси отпрянула.
— Мадам Грей?
Саламандры прекратили резвиться в кухонном очаге. Гарт бросил нож, который точил, и на цыпочках вышел из кухни, ругаясь себе под нос.
Мадам Грей разжала кулаки. Ногти ее проткнули тонкий лен салфетки. — Она разгладила ткань, обозрела дырки и бросила салфетку в огонь, где кто-то из саламандр одним дыханием превратил ее в пепел. Домоправительница пошевелила серыми крыльями — этого ласси никогда раньше не видела, они всегда были сложены на спине. Когда крылья снова поникли, мадам Грей взглянула на ласси и произнесла:
— Эразма здесь больше нет.
— А где он?
— Его здесь больше нет, — повторила мадам Грей. Она откашлялась, произведя такой звук, словно встряхнули бочку с камнями. — Наверное, вам не следует проводить столько времени в кухне со слугами, госпожа. Это неприлично.
Понимая, что ее выгоняют, ласси встала и вышла из кухни. Наверху, в большом зале с колоннами развалился у огня Ролло. Девушка взглянула на резьбу на каминной полке, но глаз не цеплялся за знакомый до последней черточки узор. Почесав волка под ребрами мыском туфли, она направилась к себе в покои и проверила пустой дневник, не появилось ли там новостей. Но никто в тот день не писал. Ханс Петер вообще ни словом не обмолвился с тех пор, как она вернулась во дворец.