Солнце красно поутру...
Шрифт:
Брезжил рассвет. Над побелевшими влажными травами всплыл туман. Далеко-далеко в синем небе сонно мигала последняя лучистая звездочка. Слабо чадил догоревший костер. Пахло водорослями. От костра соседей тоже поднимался прозрачный дымок. Ребята уснули, забыв даже спрятать гитару. Прислоненная к колышку, она сиротливо мокла в росе.
Я глотнул из котелка остывшего чаю, пошел и положил гитару на сухой чурбак.
В прибрежном тальнике проснулись камышевки, в луговой осоке завякал бродяга-коростель. На куст
«Тут-тук-тук» — долетало из тумана со стороны Вороньего. Мотор работал вполсилы, и слышно было, что лодка кружила на одном месте. Вскоре мотор стих. Донеслись приглушенные отрывистые слова: «Правее!», «Здесь!», «Выбирай!».
— Ну чего не спишь? Или вставать будем? — из-под брезента выглядывал Рыбак с папиросой в зубах. — Браконьерят, язьви их! С сетями…
Я снова забрался в палатку, поудобнее приспособил под голову рюкзак, но теперь уже заснуть не дал Рыбак:
— Раз я усовестил одних, с сетями-то, так они мне чуть в морду не натыкали. Какое, говорят, твое дело, чем мы рыбачим? Разрешение на то имеется! И верно, было у них какое-то разрешение. Показали бумажку с печатью…
Снова застучал мотор, с каждой минутой сильнее, отчетливее, и мы поняли, что лодка идет к мысу.
— Сюда ведь черти несут! — недовольно сказал Рыбак.
Моторка на большой скорости пронеслась мимо камышей и, сбавив газ, с маху врезалась в галечник. Крутая волна тревожным рокотом прокатилась по всему берегу.
Раздались оживленные голоса, тяжелые шаги в воде, надсадный скрежет — приехавшие затаскивали моторку выше. Звякнула брошенная на камни цепь, весело затявкала собачонка.
— Опять те, — пробурчал Рыбак и полез к выходу. — Как пить дать те!
Я не знал, кто такие «те», но почувствовал в голосе Рыбака тревогу и, махнув рукой на бесполезные попытки заснуть, полез за ним.
Между нашей лодкой и лодкой соседей, далеко вытащенная на берег, стояла алюминиевая «казанка» с запрокинутым мотором на корме. Трое дюжих мужчин в болотных сапогах с высокими голенищами выкладывали из нее ведра, узлы, рюкзаки. Недалеко по травке в рассветной свежести прогуливалась женщина в черном спортивном костюме, ладно обтягивавшем стройную фигуру, и толстенький мальчик в белой панамке. Возле них вертелась пушистая, как одуванчик, болонка.
Я безошибочно узнал в одном из мужчин попутчика по вагону. И он меня, кажется, узнал тоже. Приподняв шляпу, доброжелательно крикнул:
— Привет рыбакам!
Приехавшие оказались людьми предприимчивыми, не привыкшими тратить время попусту. Включив на полную громкость «Спидолу», Дачник — назовем так мужчину в шляпе — тут же без лишних слов стал раскидывать большую цветную палатку, а двое других побежали в лесок. Не прошло и минуты, как дружно забухали топоры, а еще через минуту мужчины волокли под мышками объемистые хлысты березок.
— Вот они какие! — покачал головой Рыбак. — Еще не это увидишь…
Мальчик в панамке, несмотря на ранний час, тоже оказался весьма деятельным человечком. Прошмыгнув мимо нас и даже не удостоив нас взглядом, он хватил вицей по пепелищу костра, опрокинул котелок с чаем, с завидным старанием выдрал с корнями вересок и, усевшись на упавшее с куста полотенце, принялся мастерить лук.
— Мама, мама! Веревочку дай!
Подошла мама с веревочкой в руках, надменно-снисходительно глянула на нас прекрасными глазами царицы Тамары и строго сказала:
— Стасик, сейчас же поднимись! Земля сырая, простудишься…
Стасик капризно надул губы, бросил наполовину ободранный куст.
— Тогда не буду делать лук. Вот!
Он вскочил, с проворством игровитого котенка крутанулся на месте, пробежал по костру, распинывая кедами головешки, и встал как вкопанный, увидев гитару.
— Мама, мамочка, смотри-ка!
Через мгновение гитара звенела и бренчала с такой силой, что дрогнула палатка соседей и из нее тотчас высунулись четыре испуганных лица.
— Стасик, сейчас же положи, это не твоя вещь! — рассердилась мама, поднимая полотенце. А нам сказала:
— Извините, ребенок словно ума лишается, как попадает на природу…
Стасик и впрямь был похож на непоседливую бестию. За полчаса он перетоптал и переворошил все, что успело попасть ему на глаза. Роковым оказался тот миг, когда Стасик грохнулся в смородиновый куст и, не успев зареветь, увидел перед самым носом уютно свитое гнездо черноголовой славки. Он тут же сорвал его и, восторженно округлив глаза, пронзительно закричал:
— Мама, мамочка, посмотри-ка, яички! Какие ма-аленькие!
Останавливать мальчишку было уже поздно…
Пушистая собачка вылизала, распотрошила гнездо, взвизгнула от удовольствия и покатилась за стройными ногами хозяйки.
— Стасик, сейчас же слезь, упадешь, ушибешься, — на ходу озабоченно кричала она сыну, повисшему на вершине коромыслом согнутой березки.
— Я на парашютике спускаюсь, совсем не страшно!
— Нет, так не пойдет! — решительно сказал Рыбак и направился к мужчинам, орудовавшим у палатки.
— Вот что, отдыхающие, — услышал я изменившийся его голос. — Если всяк будет вытворять в лесу все, что ему вздумается, то скоро ездить некуда будет. Разве можно так изгаляться над красотой, над Расеей?
Мужчины удивленно выпрямились. Сначала как бы даже растерянно посмотрели на щупленького небритого мужичонку в длинном обвисшем плаще. И вдруг дружно, раскатисто захохотали.
— Так это же тот самый праведник! — еле выговорил один. — Конечно, он! Помните?