Солнце на стене
Шрифт:
— Где Сашка? — спросила Иванна, взглянув на гитару.
Шуруп, проводив молодую жену, уехал в командировку. На три дня. Сегодня или завтра должен вернуться.
— Ты знаешь, он и вправду женился, — сказал я.
Иванна пристально посмотрела мне в глаза и, вздохнув, отвернулась.
— Ну и дурак, — помолчав, сказала она.
— Ее звать Мила.
— Мне совершенно безразлично, — сказала Иванна. — Мила, Зина, Вера или Авдотья…
— Вот так, женился наш Шуруп…
— Где этот дурачок? — вздохнула она. — Надо поздравить… и… этот подарок…
Я вижу, что ей тяжело. Она, конечно, была неравнодушна к Сашке, хотя и
Я помню, как Иванна после работы прибегала к нам, хватала в умывальнике ведро, тряпку, задирала на койках одеяла и простыни и, прогнав нас на улицу, наводила порядок. Отец ее — полковник в отставке, а мать — учительница. Они много лет жили на границе. Иванна родилась в трех километрах от Румынии. Наверное, поэтому ей такое имя дали. У Иванны есть еще два брата. Один в институте учится, другой, самый младший, ходит в школу. Иванна с детства привыкла ухаживать за мужчинами, и поэтому домашний труд для нее привычное дело. Она никак не могла понять, почему мы краснеем и стараемся выхватить из узла свое нижнее белье. Обнаружив в шкафу грязное белье, Иванна забирала его с собой и стирала дома в ванне. А нам приносила чистое, выглаженное.
Когда она работала на строительстве здания отделения дороги, все наше общежитие слушало ее песни, которые она распевала, орудуя пассатижами и отверткой. Но сколько мы ее ни просили, так ни разу не спела под аккомпанемент Сашкиной гитары. Она пела только для себя.
— По правде говоря, я тоже считаю, что он дурака свалял, — сказал я.
Иванна не ответила. Она уселась на подоконник и, подтянув колени к подбородку, задумчиво уставилась в окно, за которым шумели машины, негромко переговаривались люди. С приходом Иванны на душе стало немного светлее. Из сознания уходил глухой топот похоронной процессии, но печальные отголоски траурного марша еще рокотали где-то, словно замирающие раскаты грома.
— Игорь хандрит, — сказал я. — Почему ты к нему не заходишь?
У нее вздрогнули ресницы, она скосила глаза в мою сторону, но своей уютной позы не изменила.
— Вот возьму и выйду за него замуж, — сказала она.
— Вы с Сашкой отчаянные ребята, — сказал я. — Один ни с того ни с сего женился, другая, назло ему, готова замуж выскочить…
— Ты женился бы на мне, Андрей?
— Нет, — сказал я.
Иванна повернула голову в мою сторону. Глаза у нее были светло-зеленые, губы презрительно сжаты.
— Почему?
— Другой сделал предложение.
— Ты не женишься, — сказала она.
— Вы все женитесь, а я — рыжий? Заказал свадебный костюм, а невесте подвенечное платье. Профсоюз и комсомол для этой цели выделили ссуду… Это будет роскошная современная свадьба. Иванна, я приглашаю тебя.
— Ты не женишься, — повторила она. — В самый последний момент твоя невеста… заболеет, а ты сломаешь ногу. Комсомол и профсоюз одумаются и не дадут на эту дурацкую свадьбу ни копейки. На эти деньги лучше купят какому-нибудь пенсионеру путевку в санаторий.
Иванна вскочила с подоконника и забегала по комнате. Ее рыжие волосы взъерошились, наверное заколка отскочила. Я никак не мог взять в толк, что ее разозлило.
— Кто она? — спросила Иванна.
— Ты вряд ли ее знаешь… И потом, она еще не приехала.
— Она не приедет, — сказала Иванна. И в ее голосе была такая убежденность, что я на какую-то секунду поверил ей.
— Ты против моей женитьбы? — спросил я.
Она остановилась и, сощурив еще больше позеленевшие глаза, засмеялась.
— Хоть сто раз женись… Почему я должна быть против?
— Черт возьми! — озадаченно сказал я.
— Ты подойди к зеркалу и посмотри на себя… Разве ты похож на жениха? Ты знаешь на кого похож?
— На кого?
— Я забыла, как его называют… серый такой, с большими ушами… Еще орет как сумасшедший… И Сашка такой же!
— Кого ты имеешь в виду: осла или ишака? — спросил я.
— Это вы уж с Сашкой разберитесь, кто из вас ишак, а кто осел…
— Тебе нужно влюбиться, — сказал я. — Ты будешь снова доброй…
— Влюбиться… Мне даже это слово не нравится. Влюбиться… Разбиться… Убиться…
Она отвернулась и снова стала смотреть в окно. А мне хотелось увидеть ее глаза. Я подошел и поднял за подбородок ее растрепанную голову. Секунду мы смотрели друг другу в глаза. Глаза у Иванны были удивительно светлые, хотя я мог побиться об заклад, что они только что были зеленые.
— Если полезешь целоваться, — шепотом сказала она, — так и знай — ударю!
— Спасибо тебе, — сказал я.
Она поправила волосы перед зеркалом и, холодно кивнув, ушла. Я слышал удаляющийся по коридору перестук ее каблуков. Немного погодя забарабанили в окно: Иванна стояла внизу и, накручивая на палец тугую прядь, спустившуюся на лоб, смотрела на меня.
— Вот чудной, — сказала она. — Я на тебя накричала, а ты мне говоришь спасибо…
— Ты зайди к Игорю, ладно? — сказал я.
— А ты и вправду похож на этого… серого, с большими ушами…
И убежала вслед за автобусом.
Вот уже две недели, как от Оли ни строчки. Я дал себе слово, что позвоню ей девятого вечером, а сегодня восьмое. Она наверняка уже дома. Завтра утром ей в институт. Есть ли смысл ждать еще день? Я решаю, что смысла никакого нет — нужно позвонить.
В будке телефона-автомата душно, пахнет сыромятной кожей и тройным одеколоном. И еще — солеными огурцами. Трубка еще сохранила чье-то тепло. Я не скажу, что это очень приятно — прикладывать к уху теплую трубку, в которую только что кто-то дышал…
Оли нет дома. Это мне сообщил равнодушный мужской голос. Наверное, отец, которого я ни разу не видел.
И снова мне стало тоскливо.
Я вышел из будки и остановился под тополем. На тротуаре шевелятся, поскрипывают твердые рыжеватые листья. Они медленно, боком-боком двигаются к придорожной канаве. Там много их. Небо мрачное, без облаков — сплошная серость. И не поймешь, все это над головой движется куда-нибудь или стоит на месте. Изредка эту серую пелену наискосок перечеркнет желтый с загнутыми краями лист и плавно опустится на тротуар. Некоторое время он зябко вздрагивает, сокрушаясь о такой непостижимой перемене в своей судьбе, а потом затихает, отдаваясь на волю ветру, который бродит в этот осенний вечер где ему вздумается. То заберется на железную крышу высокого дома и заухает на чердаке, то бросится, как самоубийца, вниз, на шоссе и погонит вперед лопочущие листья, то, набрав полные пригоршни дождевых капель, косо хлестнет в стекла домов, то, наливаясь желтой пылью, смерчем закрутится на одном месте и свечой унесется в небо.