Солнце на стене
Шрифт:
Хороший парень… Довольно часто приходится слышать такой отзыв о самых разных людях. Что входит в понятие «хороший парень»? В компании веселится наравне с другими, не кляузник, не трус… Пожалуй, и все. Этого вполне достаточно, чтобы прослыть хорошим парнем. Неужели вокруг нас столько плохих людей, что естественное, нормальное поведение человека в обществе расценивается как большое достижение и такого человека в один голос называют хорошим парнем?
Когда из магазина вернулся Тихомиров, за нашим столом зашел разговор о кащеевском очерке. Я читал его. Глеб написал о молодом рабочем, которого мастер уговорил «обмыть» первую получку. Парнишка не посмел ослушаться и в результате оказался на скамье подсудимых. И тот же мастер на общем собрании сурово осуждал собутыльника…
— Все правильно, — сказал Игорь. — И парнишке душу вывернул наизнанку и мастеру… Это ты умеешь, силен!
— На доску лучших материалов вывесили, — сказал Глеб. — Чего доброго, редактор премию отвалит…
— Чтобы так написать, нужно самому побывать в шкуре этого парнишки, — сказал Игорь.
— Это не обязательно, — усмехнулся Глеб.
— Тема поднята очень важная, — сказал Вениамин. — На нашем заводе такое тоже бывает.
— Не только на заводе, — сказал Игорь. — И в редакциях…
Глеб с удивлением посмотрел на него.
— Сколько раз ты водил в ресторан ответственного секретаря, чтобы он твои материалы в первую очередь проталкивал? — спросил Игорь.
— В таком случае ты можешь и Андрея упрекнуть: он ведь сейчас тоже будет выпивать со своим начальником.
— Ты Андрея не трогай, — сказал Игорь. — Он из другого теста… Ты поступал куда хуже, чем этот мальчишка-рабочий. Тот «обмыл» свою первую получку и, наверное, и без твоего очерка больше этого никогда не будет делать. А вот ты из меркантильных соображений после каждого гонорара таскаешь своего начальника в ресторан… Уж раз сам так делаешь, зачем же осуждаешь других?
Глеб встал со стула, засопел. Живописная шевелюра взлохмачена. Он подошел к окну, снял очки и стал на них дуть, потом вытер о рубаху.
— Выходит, если я иногда выпиваю, то не имею морального права писать о пьяницах?
— А ты в этом сомневался? — спросил Игорь.
— У меня много человеческих пороков, но из-за этого я совсем не собираюсь менять свою профессию… Журналисты — люди и пишут о людях.
— Но они должны быть лучше и честнее тех людей, которых критикуют, — сказал Игорь.
— Ты идеализируешь профессию журналиста… — снисходительно усмехнулся Глеб. — Не забывай, что она ведь вторая древнейшая!
— Игорь, ты не прав, — вмешался Вениамин. — У Кащеева талант… А талант…
— Принадлежит народу, — перебил Игорь. — Какие избитые сентенции.
— Игорь, ты сегодня чересчур в боевом настроении, — вмешался я.
Кащеев помрачнел. А Игорь уже посматривал блестящими глазами на Тихомирова. Он был не прочь сцепиться и с Венькой.
Выручил Глеб.
— В «Огоньке» нагрохали целый разворот про вашу экспедицию, — сказал он.
Это было неожиданно. Я еще не видел журнала. Действительно, к нам на Урал приезжал журналист. С неделю пробыл в экспедиции. И все щелкал фотоаппаратом.
— Тебе целая колонка посвящена, — продолжал Глеб. — И даже снимок: Андрей Ястребов в объятиях каменной бабы…
— Фоторепортер остряк! — заметил Вениамин.
— Когда это было? — спросил я.
— Как будто не видел, — ухмыльнулся Тихомиров. — Наверное, экземпляров двадцать купил.
— Кажется, «Огонек» у Марины с собой, — сказал Глеб.
— Мне не к спеху, — сказал я.
На кухню заглянула Нонна.
— Это что, заговор против нас? — спросила она.
Глеб поднялся.
— Мужской клуб временно закрывается… — сказал он.
Потом мы всей компанией отправились погулять. Стоял теплый осенний вечер. За крепостным валом садилось солнце. Оно облило красным светом кусты и похудевшие деревья в парке. Редкие розовые облака высоко стояли в небе. А сбоку над каруселью взошел бледно-желтый месяц.
Мы свернули к парку. Марина выразительно посмотрела на меня и отстала. Мы пошли рядом. От нее пахло знакомыми духами. Светлые волосы гладко зачесаны и блестят. В вырезе кофты я вижу белую шею.
— Ты долго путешествовал, — сказала она. — Белые горы, пещеры, открытия… Я рада за тебя.
— Какие у тебя новости? — спросил я.
— Тебе ни разу не пришло в голову позвонить?
— Зачем?
— Глеб говорил, у тебя роман с подругой Нонны. Ее, кажется, зовут Оля?
— Я ее люблю, — сказал я.
Глеб обернулся и посмотрел на нас. Нонна, смеясь, рассказывала про какое-то приключение на юге. Вениамин слегка обнимал ее за талию.
— Но ведь у нее до тебя был…
— Это тоже Глеб рассказал? — спросил я.
— Невероятно, — сказала она. — Андрей Ястребов полюбил!
— А как у вас с Глебом?
— Он очень милый… Внимательный, чуткий. Мне он нравится.
— Я рад.
— Ты ни разу меня не поздравил в день рождения.
— Ты уж извини, — сказал я.
— А Глеб — он был в командировке — пешком протопал двадцать километров и успел на поезд… Он ввалился вечером с охапкой чудесных цветов и огромным тортом.
— Ай да Глеб!
— Ты мне ни одного букета не подарил…
А подснежники? Бледно-голубые, нежные и пушистые подснежники? Далеко от города я нашел их в овраге в то сумрачное утро, когда мчался как сумасшедший к тебе. И я не виноват, что не донес их…
Я не сказал ей про подснежники. Пусть она никогда не узнает, что один букет я все-таки нарвал для нее…
— Ты должна радоваться, что избавилась от меня, — сказал я.
Она взглянула мне в лицо потемневшими от гнева глазами и вызывающе сказала:
— Он прекрасный парень… Напрасно вы с Игорем на него нападаете.
— Я не понимаю, чего ты злишься? — спросил я.
— Я хочу тебя поблагодарить, что ты меня с ним познакомил…
Глеб остановился, подождал нас. Несмотря на огромный вес и расплывшуюся фигуру, он не производил впечатления рыхлого детины. Ступал он легко, движения точные. Чувствовалась старая спортивная закалка.