Солнце сияло
Шрифт:
Ловец приостановился. Рука его вылетела из кармана и с какою-то итальянской экспрессией взметнулась вверх в жесте большой мечты.
— Хозяином быть, хозяином! — со страстью проговорил он. — Он там хозяин так хозяин, а я здесь кто?
— Кто?
— А даже если хозяин, то все равно не хозяин. А чей-нибудь раб. Непременно.
Ловец снова опустил руку в карман, и наша прогулка вертелом Москвы в направлении Арбатской площади продолжилась.
Теперь я понял Ловца, и мне расхотелось терзать его своими расспросами дальше. Но еще на один вопрос мне все же хотелось бы получить ответ.
— А
Он искоса глянул на меня — словно удивившись — и усмехнулся:
— А ты это всерьез?
— Всерьез, — подтвердил я.
— Нет, — сказал он, — ничего не удастся. Не начало девяностых. Все уже расхватано. Кто не урвал — тот уже ни с чем. Ладно, удалось кое-что спасти, не совсем с голой задницей полечу на другую сторону глобуса. Могло быть и хуже. А что у тебя с рекламным агентством? — прервав сам себя, спросил он.
— С рекламным агентством? — До меня не сразу дошло, о каком рекламном агентстве он спрашивает.
— Ну, можешь ты вернуться туда? Погулял-погулял — и снова к рулю.
— А! Снова к рулю. — Мне наконец стало ясно, какое агентство он имеет в виду. Нет у меня там уже ни руля, ни судна. Мне там уже ничего не принадлежит. Чужая собственность.
Конечно же, как ряженый наехал на Ловца и стал общипывать его, так что от Ловца полетели пух и перья, я тут же бросился к Лене Финько с покаянием. Каяться было в чем. Последние месяцы работы с Ловцом я не только не появлялся в агентстве, но даже ни разу не позвонил Лене. Как, впрочем, не звонил и он мне.
Была причина не звонить ему у меня, была и причина не звонить ему мне. Он все переоформил на себя. Конечно, мои подписи на всех документах по ликвидации прежней конторы были подделаны, но что же я, должен был затевать с ним судебную тяжбу? Чтоб провалиться в нее, как в болото?
Леня прекрасно понимал, что ни в какую тяжбу я не полезу. Но он еще и отказал мне в любой работе. Ему хотелось душевного комфорта, а я бы, появляясь в агентстве, мозолил ему глаза, был бы постоянной укоризной, будил в нем чувство вины.
— Извини, не мог и предположить, что у тебя там такой поворот, — сказал Ловец, когда я в нескольких словах объяснил ему, что у меня произошло с агентством. — И у тебя что, никакого заработка сейчас?
— Практически, — мгновенно просчитав в уме варианты, как ловчее уйти от прямого ответа, и не сумев придумать ничего гениального, отозвался я.
— А черт, — проговорил Ловец. — Я все о себе, а ведь и ты залетел изрядно.
— Я еще у тебя и в должниках, — сказал я.
— А, брось. Вот это брось. — Он вновь достал руку из кармана и отрицательным жестом поводил ею перед собой. Похоже, у него за это время появилась привычка, подкрепляя свои слова, жестикулировать, и довольно экспрессивно, — чего я прежде в нем не замечал. — Не знаю, кто кому должен. Может быть, на самом деле я тебе. Так что давай, есть предложение: по нулям.
Когда вам скашивают долг, а вам на самом деле и нечем его отдавать, вы будете отказываться?
— Хорошо, — сказал я. — Сочтемся славою.
— Славою? — покосился на меня Ловец. — Ну, насчет себя сомневаюсь. В деревню, к тетке, в глушь, в Канаду…
Так, разговаривая, мы дошли до здания бывшего родильного дома имени Грауэрмана, бывший родильный дом щерился на улицу множеством разномастных дверей, предлагая отовариться лучшими лекарствами мира в двухуровневой аптеке, приобрести эксклюзивные ювелирные украшения, поменять доллары на рубли или рубли на доллары, узенький тротуарчик вывел нас к боковой стене «Праги», еще несколько метров вдоль нее — и глазу открылся весь простор площади: сарай кинотеатра «Художественный» за дорогой, похожая на печатный пряник, неожиданного красного цвета станция метро «Арбатская» справа от него, квадратные горы белых «пентагоновских» зданий, каменная фигура Гоголя на пьедестале в створе бульвара в дальнем правом краю.
Мы пересекли перед носом у заворачивающих машин дорогу и оказались у спуска в переход, кишевший и здесь, на ступенях, и в полумраке подземной площадки уличными художниками, сидевшими перед своими мольбертами на раскладных стульях, панкующей детворой с радужными хохлами на головах, бедно одетыми попрошайками, застывшими в одинаковых согбенных позах с требовательно протянутыми вперед и заведенно трясущимися руками. У мощных чугунных перил, огораживающих тротуар от обрыва в туннель, по которому навстречу друг другу игрушечно неслись бликующие потоки машин, мы остановились.
— И что ты сейчас собираешься делать? — спросил меня Ловец.
Это был вопрос так вопрос. Я пожал плечами. У меня не было ответа.
— Поживем, — неопределенно протянул я. И решил отделаться шуткой: — Вот нового президента избрали. Теперь все по-новому станет.
Вместо стремительно дряхлевшего героя 1991 года президентом совсем недавно был избран назначенный Ельциным себе в преемники бывший глава спецслужб, и все вокруг связывали с ним какие-то особые надежды на изменения.
— А ты его избирать-то ходил? — спросил Ловец.
— Нет, — признался я. — А ты?
— И я нет, — сказал Ловец. — Ты нет, да я нет, а говоришь, все по-новому станет. — Он взял меня за локоть, заставляя развернуться, чтобы мы оказались глаза в глаза. — Давай вместе со мной в Канаду. Вдвоем веселее. Да во всех смыслах легче.
— И что мне там делать? — спросил теперь я. — Мороженым торговать?
— Почему обязательно мороженым? Можно, конечно, и мороженым. Но это для начала, пока не осмотришься.
Я отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал я. — Ни мороженым, ни чем еще. Я на всю жизнь наторговался. Больше не хочу. Ни здесь, ни в Канаде. Ни где еще.
Кажется, Ловец на меня тогда обиделся. Я прочитал это по его глазам. Но сказать он мне ничего не сказал. Он протянул мне руку:
— Ладно, пока суд да дело… в Канаду сейчас проще всего, но тоже нужно ждать. Три, четыре месяца, может, полгода. Поговорим еще. Глядишь, вдруг передумаешь.
— Да, а вдруг? — пожимая его руку, отозвался я.
Помню, мне было отчаянно неуютно от той ноты, что неожиданно, и по моей вине, прозвучала в нашем разговоре с Ловцом при прощании. И, уже спустившись в переход, на две или три ступени, я поднялся обратно вверх и отыскал Ловца в толпе взглядом. Он не успел уйти далеко, и я легко обнаружил его фигуру. Так я и смотрел ему в спину, пока он не заслонился другими людьми, вынырнул из толпы раз, другой — и пропал окончательно.