Солнце в декабре
Шрифт:
Номера были расположены в длинных одноэтажных постройках. Современные номера. Эр-кондишн. Горячая вода. И телефон.
На стенах коттеджей по трафарету выведено: «Ноу типпинг!», что значит «Не оставлять на чай!» А сколько получает слуга в отеле? Сорок рупий? Ну, пятьдесят, то есть ровно столько, чтобы не умереть с голоду, и ровно столько, чтобы не быть сытым. Нет, не надо фарисействовать, надо оставлять. Потому что эти монетки помогут семье продержаться! Ну, это так, между прочим…
Отель был тихий. Тихий.
На следующее утро мы выехали из отеля на громоздком ярко-синем «додже» и сразу попали в адский шум базара. Зазывали торговцы, кричали разносчики. Наш водитель без перерыва сигналил. Машина занимала как раз всю ширину улочек. Более неудачного автомобиля для Агры придумать было нельзя. Почему мы не разрушили ни одной лавки и не сбили десяток велорикш, остается тайной. Но то, что, поездив на этой машине несколько дней, можно оглохнуть, это истина. Гудок на машине был поставлен с таким расчетом, чтобы перегудеть шум улиц и рев базара.
Базар — это горы фруктов, горы желтого шафрана, горы тканей. Тысячи маленьких лавочек с громкими названиями. Тысячи продавцов, которые орут. Тысячи покупателей, которые тоже шумят, но почти ничего не покупают. Базар — это повозки, запряженные красавцами буйволами. Рога у буйволов покрашены в зеленый или в розовый цвет, иногда на них надеты золоченые набалдашники, а глаза подведены синей краской. Базар — это парикмахерские, это лавки, виноват, кабинеты врачей. На одном было написано: «Хирург и физиолог». Хирург, он же физиолог, сидел на терраске и читал газету. У его ног на его терраске расположилась деревенская компания, чай пила. А возле ступенек собрал толпу фокусник.
Неподалеку мы увидели другую вывеску: «Зубной врач». У зубного врача был пациент. Он сидел в кресле для пыток на виду у толпы, рот его был раскрыт, в глазах застыл ужас. Обычная картина. Но тут врача окликнул кто-то, может быть приятель. Врач сказал больному: «Не закрывать» — и вступил с приятелем в медленную приятную беседу. А клиент застыл с раскрытым ртом. Наша машина, застряв в одна тысяча триста двадцать второй раз, долго стояла возле «кабинета» врача. Водитель без перерыва сигналил. На его сигналы никто не обращал никакого внимания. Продавец гуавы, маленьких зеленоватых плодов (его товар был у него на голове в тазу), продал нам их с килограмм. (Потом в отеле мы их съели с перцем и солью.) Зубной врач все еще разговаривал с приятелем. Оба смеялись. Я вспомнил, как в детстве доктор Зарецкий говорил мне: «Не закрывать!» — и шел слушать последние известия. В Агре несчастный клиент все сидел с открытым ртом, как я в далеком детстве…
Мы долго пробивались сквозь базар. Еще я запомнил гору медных кувшинов, начищенных до блеска, гору глиняных кувшинов возле лавки с надписью «Отель Агра». И почему-то возле палатки со сладостями точно такая же палатка, и в ней продают… шарикоподшипники. А рядом… фотопленку «Орво» из ГДР…
Мы выбрались на загородное шоссе и, все так же сигналя, поехали по направлению к Фатхпур-Сикри, городу победы, а теперь Мертвому городу, индийскому варианту Помпеи. Правда, Фатхпур-Сикри не пережил извержение вулкана, и в нем никто не погиб. В городе просто не было воды, и люди ушли из него. И вот уже сколько веков стоит он покинутый…
Мы проезжали мимо деревень, удручающе бедных, с земляными домиками, с открытыми дворами, в которых уныло жевали буйволы или белые брахманские быки с длинными рогами. Иногда возле деревень располагались табором лохары. Стук, стук, стук… Лохары — это кузнецы, наследники гордых лохаров, которые из века в век ковали оружие. Больше четырехсот лет назад враги напали на их город Читторгарх, жители его дрались до последнего. А женщины не сдались врагу и сожгли себя заживо. Тогда-то и дали обет лохары не жить под крышей, пока не освободят родной город. В 1955 году Неру во главе праздничного шествия вошел в Читторгарх, символически возвращая его гордым воинам и гордым кузнецам. Неру призвал лохаров к оседлой жизни, но и сегодня больше ста тысяч кузнецов странствуют по Индии.
А вот над маленьким одиноким домиком развевается цветной флаг. Такие флажки встречались нередко, это означало, что в доме жил святой. Позже, в Мадрасе, мне удалось послушать святого…
Где-то уже на подходе к Фатхпур-Сикри глазам нашим представилось мрачное зрелище. Слева от дороги пировала стая огромных черных птиц. «Пожалуйста, стоп!» — закричал я водителю. Тот перестал гудеть, остановился, и я выскочил с фотоаппаратом, услышав при этом: «Какая гадость, грифы!»
Черными сюртуками, голыми старческими шеями, обрамленными пушистыми воротниками, крючками-клювами они напоминали судейских Домье. Им подфартило, грифам, пал верблюд. Отходил, а точнее, отбегал свой верблюжий век, лет тридцать, может, сорок. Теперь у грифов был банкет. Те, которые наелись, сидели в сторонке, вцепившись в землю короткими когтями, подремывали. Какая-то собачонка, наверно, из ближайшей деревни, затесалась в самую середину, суетилась, лаяла, грифы на нее — никакого внимания. Те, которые еще кутили, энергично работали клювами, длинные шеи их надувались и изгибались от удовольствия, даже крыльями взмахивали грифы.
Я подошел совсем близко, нацелил аппарат. Но от отвращения рука дрогнула, и диапозитив (я снимал на диапозитивную, обратимую пленку) вышел бракованным. Какая все-таки дрянь эти грифы! Недаром их презрительно именуют стервятниками. Ну конечно, дрянь. Никого не убивают. Падаль едят.
Я вернулся в машину, и мы поспешили убраться подальше от грифов. Когда же часа через три мы возвращались, птиц уже не было и в помине, на земле лежал скелет верблюда, будто разделанный препаратором из зоологического музея…
Фатхпур-Сикри, город былой славы, был виден издалека. Он поднялся на скалистую возвышенность, и красным крепостным стенам потребовалось пробежать семь миль, чтобы принять город под защиту. У строителей его был превосходный материал — красный песчаник. Его использовали во многих местах, и Фатхпур-Сикри отличало не это, а мужественная простота, величие, совершенство.
Императорские строения сохранились лучше всего остального. Это понятно: их строили основательно, фундаментально, прочно. Как и везде у Моголов — зал для публичных аудиенций с большим каменным двором, где Акбар осуществлял юриспруденцию — кого казнил, кого миловал, кого награждал. Потом еще один каменный двор, и в нем загадочное здание, высокое, узкое, украшенное башенками. Оно смотрелось как двухэтажное, но представляло собой, собственно, один этаж. Внутри оказалась резная колонна, геометрически правильная, как бы каменный стебель, который кверху распускался пышным каменным цветком. Здесь Акбар принимал доверенных лиц и иностранных послов. Отсюда он выходил поиграть в шахматы. Для этого часть двора вымощена плитами двух цветов: черными и белыми. Задолго до Ботвинника и Смыслова Акбар любил играть живыми шахматами. Во все времена приятнее смотреть на юных красавиц, нежели на деревянного или костяного ферзя.
Сохранилась спальня Акбара с каменным ложем, поднятым на двухметровую высоту. Тут и сейчас было прохладно: спальня расположена так, что ее постоянно обвевал ветер — эр-кондишн XVI века. Сохранилось множество зданий с арками из камня, с резными гирляндами над входами, тоже из камня, и самого различного назначения — дворцы, мечети, помещения для жен, помещения для служанок, конюшни для верблюдов, для слонов.
— Леди и джентльмены! — кричал нам гид. — Не расходитесь, господа! Прошу всех леди и всех джентльменов держаться ко мне поближе, чтоб всем было хорошо слышно.