Солнце в кармане
Шрифт:
Приехали. Машины на дворе. У машин никого. Вызванный егерь, подрабатывающий здесь еще дровосеком и банщиком, сообщил, что только что приехала машина из города, с блядьми. Парни похватали со двора не допиленные бревнышки, доски. Позапирали все двери и окна. Не успел Ваня обернуться, как кто-то плеснул бензинчику. И баня занялась…
Кто-то начал палить по окнам, по стенам, просто в воздух. У Вани возникло некое подобие просветления лишь, когда пламя резко взвыло и ушло в небо свечкой над одним из строений. "Бочка соляры, должно быть", — сказал кто-то рядом.
Он посмотрел себе на руки — оказывается его руки, тоже сжимали автомат, и он тоже стрелял, входя в раж. Ствол автомата был горячим. Тут из горящей бани раздался вой. Там были люди и они молили о жизни.
Что тяжелое краеугольное рухнуло в душе у Вани, и он, не отдавая себе отчета, пошел к окну, отбросил запиравшее его бревно, пинком выбил ставни и полез во внутрь. И так он лазил несколько раз. Кого-то находил, хватал, тащил и вываливал в окно. И он точно бы сгорел, если бы ребята не сбили бы его с ног и не прижали, дымящегося его, к снегу.
Баня озорно полыхала, огонь уже охватил гараж и сарай, горящие угли падали на крыши дорогих автомашин припаркованных рядом.
Новые сибирские партизаны уезжали. В кузове грузовика на коленях Вани хрипел Участковый, а другой спасенный погорелец сипел и дымился огарком, валяясь у снежного когда-то борта. Под его оплавленной одеждой снег сначала превратился в лёд, а лед растаял в лужицу. Как и злые обиды в душах сельчан.
Даже сквозило какое-то недоумение, — что было то? Из-за чего всё? Есть раны, есть засохшая кровь и горький осадок зла в горле. А войны нет. Ни отечественной, ни гражданской….
Один заявил, что он главнее всех, а все, которых он главнее, не согласились. Если все дискуссии в России подобные, откуда здесь-то добру скопится? Всё пожгут спорщики. Тут, видно, привыкли заканчивать споры, когда спорить, делить и рядить уже нечего. На пепелище.
……………………………..
И только в деревне утром, когда он уже лежал в схроне, под полом бабушкиного дома, до Вани дошло.
Спасая из подожженной бани скотов в человечьем обличье, еще в бане, в огне пожара Ваня скинул куртку, горящей кожей впивавшейся в тело. А в ней были все документы — германский паспорт, регистрация, билет… Хоть деньги не все сгорели, в сумку отложил.
Ваня днем слышал, как приходила и уходила милиция, что задержаны Камаринов малой и Скоков. Но задержанные умудрились сбежать прямо из милицейского "УАЗика". Что задержали было и других селян, да скоро отпустили. Приходили соседи — садились, обсуждали события. И вот, сквозь дрему, услышал как-то Ваня слова и о себе:
— ….Ванька немец правильный — обстоятельный, не пьющий…
— Да ну уж, — не пьющий!
— Как он пьёт, так почитай трезвенник. С нашими-то, не сравнить.
— Да какой он немец! Ну, какой немец полезет в пожарище лютое. Огонь-то как завывал! Будто все бесы ментовские Богу взмолились! — Послышались пугливые шепотки, поддакивания, — И будет тебе немец — не человека — вражину из огня тащить? Нет! Немец бы еще бензинчику плеснул бы — для порядку. Что б полней выгорело!
А Ванька полез и вытащил! Сам обгорел, а вытащил. Точно говорю — обманула Альбертика Варька, мать его! Спуталась с директором школы нашим, или зоотехником Ильиным. Тот тоже выхаживал, спасал всякую тварь.
— Да помню. На директора школы похож. Да и характером схож. Директор то, в школе на какого проказника так зыркнет, что тот на месте писался. Ваське Шлявому, помню, так подзатыльник отвесил, что тот шеей воротить полгода не мог. А вот, помнишь, Петька Лебёдкин с крыши навернулся? Тоже, ведь, порой директора доставал! Так, того директор на руках до докторова дома, через все село тащил тогда, помнишь?
А под полом проснувшийся Ваня сжимал зубами наволочку, что бы ни прыснуть истерическим смехом.
Он всю жизнь до этого момента добивался от людей признания в себе Русского. Часто стойкостью. Иногда жестокостью. А добился в Германии лишь клички. Здесь, в Сибири он — русский немец — вдруг, в глазах людей, потерял и оставшуюся половину немецкой составляющей своей клички. Сразу и конкретно, стал просто "Русский" — стоило ему пожалеть врага…
……………………
Через три дня он вылез из схрона и сказал, что пойдет сдаваться. Бабушка Маруся ничего ни хотела понимать. Говорила, что Лялюк уже как-то умудрился узнать телефоны его немецких друзей и договорился, что они сделают новый паспорт на другую фамилию и перешлют с надежным человеком. Что ему и делов-то: посидеть, переждать. Можно здесь, а можно на заимке таежной. А Егор говорил, что милиция, не найдя его возьмется за нее и не станет у бабушки дела своего самогонного, на пропитание. Та была согласная на любые потери, но он себе не мог такого позволить.
— … Нет, бабушка, так надо. У меня в Германии бизнес криминальный.
— Я не знаю что это такое.
— По-русски, я, бабушка, Вор. И, рано или поздно, но должен сесть.
— Под Божьим солнцем ни какая работа не лишняя. И воры тоже нужны — людям в разумение. Всё Богово, пока лица человечьего не теряешь.
— Не потеряю, бабушка.
………………………………………..
В милиции его, ни в какую, не хотели признавать гражданином другой страны. Показали какие-то свидетельства, что он хоть и немец, но Российский гражданин, и париться ему в настоящей, а не игрушечной зоне.
В деревне же он стал очень уважаем. И в районе о нем знали — ведь, слухами земля полнится. Посадили его сначала в одиночку. Но, что-то заело в милицейском механизме, а скорее всего, нашелся среди подвальной охраны кум, сват или брат его деревенским друзьям и подселили к нему старого бродягу.
Оказался он, и совсем не случайно, родным братом Камаринова деда. Старик, прослышав от брата про милицейский беспредел, и о хорошем, но малообразованном в "расейских" тюремных делах человеке, сам подставился под статью, что б сесть и научить.
Ваня поначалу мало его понимал. Но старичок был настойчив в беседах. То, ведь, сразу принялся тараторить про какую-то "маляву" от себя и от общества. Без конца, по началу, ругался и сетовал — что продажно все, и суки уж в закон воровской входят. Скоро и петухов короновать начнут. Но, божился, только после его смерти. Так, он глотки еще и сам перегрызть может. До последних двух зубов обещал правды воровской держаться.
А потом как то, вечером, вместе с пайкой передали старику писульку. Прочитав которую, дед подозвал Ваню и сказал: