Солнечная аллея
Шрифт:
— Да-да, у них, бедняг, на западе кругом сплошные трудности, — проговорил он и, вдруг раззявив рот так, словно его показывают студентам-стоматологам, заорал своим товарищам. — Слыхали? У них там на западе думают, что от этого бывает рак. — Он вручил дяде Хайнцу паспорт и от всей души саданул его по плечу. — А я вот, сколько живу, ни разу раком не болел. Пока мы тут социализм строим, они там невесть чем занимаются: рака какого-то боятся или, вон, приемники делают, которые ни один нормальный человек даже включить не может. Н-е-ет,
Дядюшка Хайнц кивал, всерьез подумывая на прощание по-ротфронтовски вскинуть кулак, но не рискнул: чего доброго, истолкуют как угрозу. Для него всегда оставалось загадкой, с какой стати коммунисты вместо приветствия показывают друг другу кулак.
Хайнц, конечно, мог бы расспросить об этом Сабининого очередного, который жаждал дать ей рекомендацию в партию, но тот уже перестал быть очередным. Нынешний Сабинин очередной трудился в театре простым рабочим сцены, но имел большие театральные амбиции. Он хотел стать режиссером. И хотя до режиссера ему было пока что далеко, этот подвижник кулис уже вовсю разглагольствовал о «моих актерах» и о том, что актеры — всего лишь глина у режиссера в руках. Господин Куппиш только спросил:
— Как так глина? Почему не гипс?
Когда Хайнц со своим рулетом между икрой и лодыжкой осторожно поднимался по лестнице, он чуть ли не с первого этажа слышал, как Сабина повторяет одну-единственную строчку из шекспировского «Макбета»: «Смертельных мыслей духи, измените мой женский пол…» [5] Она работала над строчкой уже двадцать минут, но поскольку проделывала это вместе со своим режиссером в ванной, интонации ее менялись соответственно сопутствующим процессам.
5
У.Шекспир, «Макбет», I, 5. (Перевод С.М.Соловьева.)
Почти всегда, когда дядюшка Хайнц приезжал навестить своих восточных родственников, случалось нечто, что приводило его в оторопь. Вот и на сей раз, завидев родную сестру, Хайнц просто остолбенел. Госпожа Куппиш прихорашивалась перед зеркалом, однако выглядела почему-то постаревшей разом лет на двадцать. Господин Куппиш, в очередной раз затеявший безнадежную битву с раздвижным столом, откуда-то с полу отпустил по этому поводу язвительное замечание:
— У всех жены как жены, стараются выглядеть помоложе, и только моя норовит превратиться в старуху!
Обретя наконец дар речи, дядюшка Хайнц ткнул на убийцу-асбест за плитами центрального отопления и ответил господину Куппишу:
— Радуйся, что вообще видишь ее живой, потому что такой старухой, как она выглядит, ей вовек не быть, а даже если и быть, ты-то уж точно до этого не доживешь.
Тему асбеста госпожа Куппиш терпеть не могла.
— Хайнц, прекрати, это только напрасно нервирует Мишу.
— Мама, почему ты без конца
— Ничего, тебя не убудет. Миша — русское имя, а ты ведь хочешь учиться в Советском Союзе.
— Но это еще не повод называть меня Мишей! Я же не зову тебя «матушкой».
— А почему, что плохого, если люди будут думать, будто мы друзья Советского Союза? — философски заметила госпожа Куппиш.
— И все равно! Только не Миша! Это звучит как…
— Как Гриша, — подлил масла в огонь дяюшка Хайнц.
Сабина, прервав репетиции «Макбета», закричала из ванной:
— Зовите его Ми-и-ишей, р-у-у-усской душой! — голосила она нараспев, как ей казалось, с русскими интонациями. — Как Пу-у-у-шкин! Как Че-е-е-хов!
— Так твою мать! — рявкнул вдруг дядюшка на чистом русском, после чего, уже по-немецки, добавил: — Русскими нам не бывать!
— Хайнц! — всполошилась госпожа Куппиш. — Только не при мальчике!
— Да почему же не при мальчике! — не унимался Хайнц. — Если под Иванами вы живете даже без телефона, как можно посылать его в Россию учиться! Его там волки обложат, а ему из своего барака даже позвонить вам будет некуда!
Сабина со своим театральным работником и с полотенцем на голове вышла из ванной, на лету подхватывая заветное слово:
— Телефона у нас не будет никогда!
— Моей парикмахерше только что поставили домашний телефон, потому что у нее появился сахар, — начала объяснять госпожа Куппиш, но Хайнц сразу же истолковал ее объяснения по-своему.
— Вам нужен сахар? — спросил он сдавленным шепотом. — Наверно, я могу провезти немного…
— Да нет, у нее сахарная болезнь, и когда у нее инсулиновый голод, или приступ, или как его там, ей нужен телефон.
— Если так, я пишу заявление, — заявил господин Куппиш, снимая колпачок с авторучки, но тут же затруднился. — Только какая у нас болезнь?
Миха про себя подумал: «Крыша поехала — вот какая у нас болезнь».
— Рак легких, — предложил дядюшка Хайнц.
— Рака легких ни у кого из нас нет, — отрезала госпожа Куппиш. — Но у меня лично аллергия на пыльцу.
— А больше ничего? — с надеждой спросил театральный работник.
— Нет, только аллергия на пыльцу, — стояла на своем госпожа Куппиш.
— Дохлый номер, — совсем упал духом господин Куппиш. — Не может быть, чтобы все мы были такие здоровые!
— Это просто позор! — провозгласил дядюшка Хайнц. — В свободном мире у таких аллергиков специальный телефонный сервис имеется, а при коммунизме у них даже телефона нет!
— Телефонный сервис? Это как же? — заинтересовался господин Куппиш.
— Ну, рассказывают, когда какая пыльца летает, — пояснил Хайнц. — Тополиная или там липовая… Это все равно как с медом. У вас просто мед, и всё, а у нас различают: лесной, липовый, гречичный, акациевый…