Солнечная буря
Шрифт:
— Кто? — спросил Свен-Эрик.
— Властелин тьмы, — прошептала женщина. — Сатана. Он пытается проникнуть в нас.
Свен-Эрик положил блокнот обратно в карман и взял холодные как лед ладони женщины в свои.
— Спасибо, — сказал он. — А теперь вам лучше всего вернуться, иначе вы замерзнете.
— Я только хотела, чтобы вы знали, — крикнула она им вслед.
В церкви три пастора разговаривали на повышенных тонах.
— Так делать нельзя, — возмущенно кричал Гуннар Исакссон, идя по пятам за Томасом Сёдербергом, который убирал
— Очень даже можно, — спокойно ответил Томас Сёдерберг и продолжал, повернувшись к элегантно одетой женщине: — Уберите из прохода ковер. Пятно крови пусть остается. Купите три розы и положите на пол. Пространство надо переорганизовать полностью. Я встану рядом с тем местом, где он умер, и буду говорить. Стулья пусть стоят вокруг.
— Слушатели окажутся со всех сторон от тебя, — проревел Гуннар Исакссон. — Люди будут сидеть и смотреть тебе в спину!
Томас Сёдерберг подошел к невысокому полноватому Гуннару и положил руки ему на плечи.
«Маленький говнюк, — подумал он, — у тебя недостаточно ораторского таланта, чтобы выступать на арене, как древние. На площади. Тебе нужно видеть всех перед собой и при этом стоять за кафедрой, за которую можно спрятаться, если что. Но я не позволю, чтобы твоя ограниченность помешала мне».
— Ты помнишь, о чем мы только что говорили, брат? Мы должны держаться вместе. Я обещаю тебе, что получится хорошо. Людям надо дать поплакать, воззвать к Богу, и мы — Бог — переживем сегодня момент триумфа. Скажи своей жене, чтобы взяла с собой цветок, который она сможет положить на то место, где лежало тело.
«Атмосфера будет потрясающая, — подумал Томас Сёдерберг. — Надо напомнить еще паре человек взять с собой цветы, чтобы положить на пол. Как на месте убийства Улофа Пальме».
Пастор Веса Ларссон сидел, наклонившись вперед, на том же месте, где находился во время беседы с полицейскими. Он не участвовал в дискуссии, а застыл, закрыв лицо руками. Возможно, он плакал — трудно было разобрать.
Ребекка и Санна сидели в машине, летящей к городу. В свете фар мимо проносились серые, засыпанные снегом сосны. Напряженная тишина, казалось, заставляет пространство съеживаться. Стены и крыша сжимали со всех сторон, с каждой минутой дышать становилось все труднее. Ребекка вела машину; ее взгляд переходил со спидометра на шоссе и обратно. Из-за сильного мороза дорога вовсе не была скользкой, хотя ее покрывал слой плотно утрамбованного снега.
Санна прижималась щекой к холодному стеклу дверцы и наматывала на палец свой локон.
— Скажи что-нибудь, — проговорила она после долгого молчания.
— Я не привыкла ездить по проселочным дорогам. Мне трудно одновременно говорить и вести машину.
Она сама прекрасно понимала, что в ее словах сквозит ложь. Но что такого? Может быть, так и нужно. Она посмотрела на часы. Без четверти восемь.
«Только без нервов, — наставляла она сама себя. — Ты взяла на борт Санну. Теперь ты должна доставить ее на берег».
— Думаешь,
— Придется им как-то продержаться, — Санна выпрямилась на сиденье. — Мы ведь скоро вернемся, да? Я не хочу никому звонить и просить о помощи — чем меньше людей знает, где я, тем лучше.
— Почему?
— Боюсь журналистов. Я знаю, что они могут написать. Ну и потом мама с папой… Но лучше поговорим о чем-нибудь другом.
— Ты хочешь поговорить о Викторе? О том, что произошло?
— Нет. Мне ведь скоро придется рассказывать все полиции. Давай поговорим о тебе, меня это успокоит. Как у тебя дела? Неужели мы не виделись семь лет?
— Угу, — пробормотала Ребекка. — Но мы еще пару раз общались по телефону.
— Подумать только, за тобой все еще сохранился домик в Курравааре.
— Да, дядя Аффе и Инга-Лиль не могут выкупить мою половину. Мне кажется, они сердятся на меня, потому что только они вкладывают в домик силы и средства. С другой стороны, только они им и пользуются. Я с удовольствием продала бы мою долю. Им или кому-нибудь другому, мне все равно.
Она задумалась. Правду ли она сказала? Неужели ей совсем не нужен домик бабушки или избушка в Йиека-ярви? Только потому, что она там не бывает. Одна мысль об избушке — что где-то вдали от человеческого жилья, далеко в тундре, за горами и болотами, есть место, которое принадлежит ей, — разве эта мысль не наполняет радостью?
— Ты стала такая… Как бы это лучше сказать? Городская, — проговорила Санна. — И такая уверенная в себе. Я всегда считала тебя красивой. Но сейчас ты выглядишь как актриса из сериала. И прическа у тебя такая обалденная. У меня волосы растут как растут, пока я сама их не обкарнаю.
Санна запустила пальцы в свои густые светлые локоны.
«Я знаю, Санна, — со злобой подумала Ребекка. — Я знаю, что ты и так самая красивая во всей стране. И тебе ни к чему тратить огромные деньги на прическу или шмотки».
— Ты не могла бы поговорить со мной? — жалобно протянула Санна. — Я понимаю, что упала в твоих глазах, но я же сказала «прости». Мне так страшно, я буквально вне себя от ужаса. Потрогай мои руки — они совершенно ледяные.
Она вынула одну ладонь из овчинной варежки и протянула Ребекке.
«Она совсем спятила, — сердито отметила Ребекка, продолжая крепко держать руль. — Совершенно психованная, черт подери».
Потрогай мою руку, Ребекка, — она холодна как лед. Я вся дрожу. Я так люблю тебя, Ребекка. Будь ты парнем, я влюбилась бы в тебя — ты знаешь об этом?
— Симпатичная у тебя собака, — сказала Ребекка, делая над собой усилие, чтобы голос звучал спокойно.
Санна убрала руку.
— Да, — согласилась она. — Чаппи такая забавная. Девчонки обожают ее. Нам отдал ее знакомый лопарский мальчик. Его отец не заботился о ней. Во всяком случае, когда пил. А пил он беспробудно. Но это не испортило ей характер. Она такая веселая и отзывчивая. И она обожает Сару, ты заметила? Все время кладет голову ей на колени. Это так здорово, потому что девочкам в последний год жутко не везло с домашними животными.