Солнечный луч. На пороге прошлого
Шрифт:
Дар шамана – это доверие Белого Духа. Одаренные Им люди помогают, когда иного пути нет, но не указывают, не усиливают, не властвуют. Потому приходят, когда нужны, и не лезут, если не звали. И в ответах скупы, и на советы особо не расщедрятся. Как сказал Танияр Эгчену: «Такова воля Отца, и ты это знаешь, иначе Вещая не помогала бы нам. Ашит идет не к дочери, но по велению Белого Духа. Только ему она послушна». Именно так. Как бы мама не относилась ко мне, но она пальцем не шевельнет, если на то не было веления Создателя. Достаточно вспомнить все мои похищения.
Я посмотрела на шаманку и
– Думай, Ашити, думай.
– Ты права, мама, – улыбнулась я. – Всё было понятно сразу, надо было только начать размышлять. Но… – моя улыбка стала шире: – У меня большая голова. Там столько мыслей, что не всегда сразу найдешь нужную.
– Когда захочешь, найдешь, – усмехнулась шаманка.
Глава 9
Гул человеческих голосов катился над поляной словно полноводная река. Она несла свои чистые воды, то разлетаясь радужными брызгами веселого смеха, то грохотала на порогах, когда кто-нибудь повышал тон в азартном споре. И было это без всякой злобы, лишь с одной целью – донести до оппонента свою точку зрения, перекрыв голосом громкие взрывы хохота зрителей, слушавших болтунов.
Да и как было молчать, когда уже успели разнести буртан, и люди воздавали должное этому легкому и веселящему напитку? Столы переместили на край поляны, куда отправились и мы. А освободившееся место занимали те, кто желал танцевать, пока не ослабеют ноги или не сотрутся туфли.
– Недурно! – причмокнув, воскликнул магистр, опустошив очередной стакан с буртаном. – В самом деле, недурно! Не пьянит, но бодрит.
– Если слишком увлечетесь, то всё поменяется, – с улыбкой сказал ему Танияр. – Буртан коварен, Морт, не стоит верить его легкости слишком истово. Но воздать должное необходимо. – И он поднял свой стакан: – За Возрождение!
– За Возрождение! – с воодушевлением подхватил Элькос.
Мама важно кивнула:
– Добрые слова.
– Лучшие, – улыбнулась я и подняла свой стакан, в котором была налита вода: – Этот мир слишком долго угасал в забвении. За Возрождение!
За великое дело, угодное духам, выпили все, кто находился рядом и слышал слова дайна, и даже те, кто не слышал, но увидел, что правитель держит в руках стакан.
– Хорошо, – крякнул Улбах, вытерев рот тыльной стороной ладони. – Я бы мог выпить весь буртан, какой есть в Айдыгере, и голова бы моя осталась чистой.
– На то ты и вожак кийрамов, – легко согласился с ним Танияр, привычно польстив союзнику, чтобы не ввязываться в состязание. Проиграть на глазах айдыгерцев он не мог, как и выиграть, чтобы не пробудить в союзнике желания продолжать бессмысленный спор.
Кийрам самодовольно ухмыльнулся, принимая добровольную сдачу тагайни. Дайкари – жена Улбаха, посмотрела на мужа с гордостью – для нее сомнений в том, кто сильней, не было. Впрочем, и для меня этих сомнений не имелось, и потому я подарила взгляд полный обожания своему супругу.
А после перевела взор на танцующих и тихо вздохнула, почувствовав укол зависти. В прошлом году я тоже была среди них, тоже отплясывала, не жалея ног, и вместе со мной танцевал Танияр. Это было восхитительно! Я бы и сейчас с радостью вышла в центр поляны, но подобная роскошь была мне, увы, недоступна. По крайней мере еще сегодня, а завтра мне будет не до танцев… И я снова вздохнула.
– О чем грустишь, дочка? – спросила меня мама.
– Ноги рвутся в пляс, а чрево держит на месте, – с улыбкой ответила я.
– Мы устроим праздник в честь рождения нашего сына, и тогда ты станцуешь, – накрыв мою талию ладонью, сказал Танияр, и я потянулась к нему.
Дайн поцеловал меня, одарил новой улыбкой, и я уместила голову у него на плече. А в следующее мгновение глаза мои округлились, и я радостно воскликнула:
– Как же замечательно, милый, смотри!
Танияр проследил взглядом направление, куда я указывала, и негромко хмыкнул. Мы смотрели на одну из пар, и я ощущала глубочайшее удовлетворение. Юноша тагайни, уже считавшийся мужчиной, вытащил в круг девушку-пагчи. Он некоторое время показывал ей на другие пары, явно объяснял, как нужно танцевать, но прелестница махнула рукой и танцевала так, как научилась в своем племени. Парень с минуту наблюдал за ней, а после присоединился, но по-своему. И скажу я вам, вышло у них весьма недурно!
– Сегодня костер будет пылать для них, – услышала я и подняла взгляд на мужа, и он добавил: – Если Балчут позволит.
– О чем говоришь, Таньер? – спросил глава пагчи, услышав свое имя.
– Говорю, что у костра сегодня может появиться пагчи, если ты не запретишь.
– Чего мне запрещать? – искренне удивился Балчут. – Она взрослая, он тоже. Хотят, пусть идут к костру.
– Разве ты не этого хотел? – полюбопытствовала у дайна Учгэй.
– Верно, я хотел смешения народов, – кивнул мой супруг. – Но наши традиции были слишком долго различны, и я не хочу навязывать того, к чему пагчи или кийрамы не готовы. К костру выходят по согласию. Насилием никого не обидят. Но если…
– Традиции пагче молчат, – широко улыбнулся Балчут. – Захочет Катэбай, я ее держать не стану.
– И кийрамы не против, – важно добавил Улбах.
– Значит, так угодно духам, – согласился Танияр, а мама кивнула.
А потом, глядя на юную пару в круг вышли и остальные пагчи, а вскоре к ним присоединились и Архам с Эчиль. Илан и Хасиль уже были там, и за столом остались только мы с мужем, мама, магистр и пагчи с кийрамами.
– А хорошо бы они и после костра не разошлись, – сказала я, продолжая следить взглядом за Катэбай и Талгыром – так звали юношу.
Я узнала его – это был сын бочара Микче. Бывало, он помогал отцу на курзыме, там я его и видела. Паренек был бойкий, но улыбчивый и приятный в общении. За словом в карман не лез, но и не дерзил. Мне было неизвестно, что собой представляет Катэбай, однако уже создалось впечатление, что она под стать сыну бочара.
Впрочем, женщины-пагчи умели за себя постоять, их этому обучали наравне с мужчинами, что было вполне естественным и закономерным. Малочисленное племя, по соседству с которым жил непримиримый противник, должно быть готово защищаться. Однако это всё былое, и не стоило его ворошить на шумном празднике, который воспевал саму Жизнь.