Солнечный свет
Шрифт:
В этот раз звук был другой. Здесь не было стен, в которые с хлюпаньем врезались бы ошметки. Вместо этого я услышала, как они с отвратительным шлепающим звуком падали на землю вокруг меня. Я уже успела забыть этот запах – запах чего-то большого, мертвого и гниющего. Когда они взрываются, в них уже вовсе не остается ничего человеческого – они просто-напросто лопаются, как перезревшая дыня, которую выбросили за забор. Но ни одна дыня так не пахнет…
Кон материализовался из темноты, оторвавшись от того, чем был занят. Я сумела усилием воли не отскочить и от него тоже. Он выглядел сейчас как вампир, – намного больше похож на вампира, чем на Кона. В одной истории о вампирах, еще более обнадеживающей, чем другие, говорилось, что иногда, например при разборках вампирских банд, они превращаются в ужасных берсерков и сокрушают
Может, это и была бы утешительная история, если сидеть дома с книгой, или читать с экрана комбокса: утешала сама идея, что вампиры мочат друг друга, а мы в это время сидим в безопасности в уюте своих домов за закрытыми дверями, где нас охраняет чертова куча оберегов – если вам не повезет, и вампирские разборки начнутся у вас в квартале, вы уж точно нацепите кругом столько оберегов, сколько влезет, и не станете выходить наружу от заката до рассвета ни под каким предлогом!Я не знаю, как обычно выглядят вампиры в бешенстве, но наверное, именно так выглядел сейчас Кон. Это было не просто… Это было… Послушайте, если вам когда-нибудь предложат выбор: быть съеденным голодным тигром, или быть растерзанным разъяренным вампиром, выбирайте тигра.
Возможно, я была в таком состоянии, когда говорят: «У нее шок, закутайте ее одеялом и дайте виски!». Люди вообще не слишком приспособлены к экстремальным ситуациям. Кишка у нас тонка. Нас сковывает страх, падает кровяное давление, мы уже не можем трезво рассуждать, и так далее. Я просто стояла и смотрела, как Кон приблизился и вместо того, чтобы предложить мне одеяло, чашку сладкого чай или глоток виски, зарычал и обнажил свои клыки.
Потом… может быть, он вспомнил, что я на его стороне; может быть, он всегда это понимал, но, увидев меня такой – всю в крови разорванного в клочья врага, – на мгновение забыл, что я все же человек, а не вампир. А может, его рык обозначал по-вампирски что-то вроде «Молодчина! Отличная работа!»…
Чтобы там ни было, он перестал рычать и… привел лицо в порядок. Когда он снова взял мою скользкую руку и потянул за собой, я не стала возражать, не стала возмущаться, не упала в обморок. Я просто положила нож обратно в карман и подчинилась.
Я бы хотела это забыть – как слиплись в комок мокрые от чужой крови волосы, как нечистая кровь текла по моему телу под одеждой, покушаясь на мое личное пространство, мою нравственность, мою человечность,как она отзывалась на каждый мой вдох, на каждое движение, как высыхала прямо на коже, буквально впитываясь в нее. И привкус крови во рту, от которого никак не избавиться. Должно быть, минуту назад я сама была берсерком. Есть вещи, на которые мы способны, но никогда себе в этом не признаемся, не так ли? Если повезет, эти вещи могут за всю жизнь ни разу не проявиться. У меня проявилось их даже слишком много, и причем одномоментно. Да, у меня, у той, что раньше уходила из кухни, когда там разрубали туши на куски или засовывали коричневатые мягкие куски мяса в мясорубку.
Кровь жжет, когда попадает в глаза. Еще она липкая, и от нее становится трудно моргать. Но только ли от того я сейчас плачу, что кровь жжет, когда попадает в глаза?
Я всегда боялась, что когда-нибудь моя память просто забьется до отказа. Мама однажды сказала, что плохая память – это плата за богатое воображение, и посоветовала мне завязывать с книжной серией «Кровавая наука» (я была уже где-то на тридцатом томе), а «Бессмертную нежить» и «Адскую башню» вообще на какое-то время убрать с книжной полки. Я этого не сделала, но даже если бы я вняла совету, это не привело бы ни к чему хорошему. Чтение ужасов обычно очень успокаивает, – когда понимаешь, что еще как минимум один человек – автор книги – сумел представить такие же ужасные вещи, какие представляешь ты. Хуже, когда автор измыслил нечто, о чем я еще не думала.
Тогда я считала неправильным читатьо том, о чем еще не думала. В то же время, когда автор предоставлял моему воображению додумать что-то за него, это порой бывало еще хуже.
Я больше не пользовалась ножом. Оказывается, в этом не было необходимости – я могла справляться голыми руками.
Мы по-прежнему прорывались вперед в основном благодаря Кону. Даже с моей крутой защитой, даже окутанная ярко-золотой сетью, я по-прежнему оставалась просто человеком, медлительнее и слабее любого вампира. Но со мной был Кон. Я была под защитой сети, поэтому вампиры предпочитали связываться не со мной, а с Коном – хотя могли наглядно убедиться, что случилось с предыдущим, или с двенадцатым, или с двадцать седьмым, или с четырехсотым вампиром, которым вздумалось связаться с Коном. Если когда-нибудь все это закончится – ура, хэппи-энд и т. д. – можно будет отыскать путь обратно не по волшебному компасу, а по разорванным телам нежити.
Возможно, они думали, что им удастся его измотать, или что-то в этом роде.
Все-таки несколько штук достались и мне. Думаете, отправить на тот свет несколько вампиров – это как выйти в выходной прополоть общественную клумбу? Это не так. Даже когда они не взрываются. Вот почему я пустила в ход руки – оказывается, они не взрываются, если просто воткнуть пальцы им под грудину, а потом резко дернуть.
Вот она, противосвязь с вампирами!
Я сбилась с пути. Мешала кровь, и ненависть, и прочие отвратительные вещи. Я бы согласилась погибнуть, только бы это все прекратилось, но лишь при наличии стопроцентной гарантии, что после смерти не стану нежитью. Я все еще не очень хорошо понимала механизм обращения, но мне казалось, что гибель при таких обстоятельствах – не лучший вариант для тех, кто собирается «покоиться с миром». Если вообще будет что хоронить.
Я бы сдалась. Я хотела сдаться. Но не могла. Точно так же, как не могла оставаться дома и прятаться под кроватью. Может, это все потому, что я пообещала Кону держаться столько, сколько смогу. Учитывая обстоятельства, «держаться» было очень подходящим словом. От крови было скользко, и даже держаться на ногах стоило больших усилий.
А потом все стихло, кроме разве что шума, который издавала я сама. Это было, в основном, просто мое дыхание. И может быть, немного – стон.
Одно из открытий, которые я сделала, когда мы прорывались через армию Бо, заключалось в том, что я теперь ощущала, где находится Кон, также как ощущаю, где моя правая или левая рука. Ощущение немного напоминало момент, когда разворачиваешь что-то, завернутое в бумагу, или когда в голову приходит верная идея после ряда последовательных рассуждений. У тебя есть намек на что-то, некая форма или структура, которая постепенно становится яснее и четче. Это началось, когда еще не стихли нечеловеческие крики и звуки рвущейся мертвой плоти – не доставшей до меня смерти. Я поняла, что обезумела, что безумие – спасать таким образом свою жизнь, безумие пытаться спасти такуюжизнь. Умение обнаружить Кона было как странный остров в странном океане.
Это ощущение присутствия Кона, его точного местонахождения, несколько раз спасло мне жизнь во время недавней бойни – если только последние события не разрушили мою психику до такой степени, что мне это все показалось. Но как бы там ни было, когда все внезапно стихло, у меня осталось ощущение присутствия вампира за моей спиной, и я точно знала, что это Кон.
– Так-так, – произнес негромкий голос невидимого говорящего. – Эта встреча прошла куда интереснее, чем я ожидал.
Вряд ли я расслышала бы фырканье Кона. И он, конечно же, не фыркал. Вампиры никогда не фыркают, даже от презрения. Но я, как и Кон, знала, что говоря «интереснее», голос солгал.
И еще я знала, кто это был. Бо: Мистер Борегард. Тот тип, что втянул нас во все это. Тип, встреча с которым еще ждала нас впереди. И тогда – либо мы, либо он. Я была уверена, что все только начинает становится «интереснее», даже если для Бо все уже обстояло «интересно».
Хотя я знала, что вампиры никогда не устают, я знала также и то, что их сила может подойти к концу. Тогда, на озере, я видела, как подходила к концу сила Кона. Я не знала, сравним ли одноразовый вечерний сеанс разрывания соплеменников на куски с долгим сидением на цепи, когда жгучий оберег вгрызался в его лодыжку, а солнечные лучи подбирались все ближе каждый день, день за днем, но я могла бы побиться об заклад, что состояние Кона сейчас отнюдь не соответствует формуле «глаза горят и хвост трубой». Точно нет.