Соловей и халва
Шрифт:
– Не ошибаетесь ли вы, уважаемый доктор бен Захариа? Может быть, вы, всё же, плохо разбираетесь в китайских травах? Вы полностью отдаёте себе отчёт в своих словах?
– Нет, я не ошибаюсь, почтенный визирь Ибрагим-бек, – твёрдо сказал в ответ врач. – И хочу добавить, что джунгарский корень можно найти в изобилии как раз на землях Поднебесной державы…
– В таком случае, – не без удовольствия приказал великий визирь, указывая на Ли Ши – Стража, взять его и бросить в дворцовый зиндан…
– Что это значит, бросить в зиндан?! – вмешался тут посол Чжан. – Вы совсем сошли с ума?! Зачем моему помощнику, который впервые за всю свою жизнь, прибыл в Бухару убивать вашего поэта? Да кто угодно мог подбросить эту склянку в карман его халата в этой суматохе!
– Только посмейте мешать моим людям! – закричал хан, содрогаясь от бешенства. – Да я сейчас прикажу всем вам, проклятым свиноедам, отрубить головы! А из голов этих сложу башню, какие складывал амир Тимур! И с высоты этой башни! – говорил хан, всё больше распаляясь – С высоты этой башни муэдзины завтра вознесут хвалу Аллаху за моё избавление от смерти! А эту мерзкую склянку с остатками отравы я велю отослать вашему так называемому Сыну Неба, потомку нищего простолюдина-побирушки, дабы он принял яд сам… не в силах вынести собственный… собственный…!
Хан не договорил и в изнеможении рухнул на подушки трона.
К послу Чжану, побелевшему от ярости, подошла Гюльбахар-ханым и заговорила с ним спокойно, но её ровный голос был слышен всем:
– Почтенный господин Чжан, покиньте, пожалуйста, сегодня наш дворец. К сожалению, ваш помощник останется у нас. Завтра к утру, мой племянник остынет, и мы обязательно рассмотрим все обстоятельства произошедшего. Я распоряжусь, чтобы его перевели из зиндана в один из дворцовых покоев. И ни один волос не упадёт с его головы, клянусь Аллахом!
Посол Чжан в ответ сухо кивнул. Молодого Ли Ши увели стражники.
– Мы непременно вызволим тебя, Ли, – сказал ему вслед посол Чжан.
Когда Ли Ши в окружении стражи скрылся во внутренних покоях ханского дворца, посол Чжан невозмутимо взглянул ему вслед и велел своим людям уходить.
Настало время расходиться и всем остальным. Стихотворцы поспешили покинуть дворец, в котором они стали свидетелями убийства. Лишь один из них, не желая идти домой, лил слёзы возле столика с угощениями.
– Простите, – обратился я к нему. – Вы скорбите по своему другу, почтенному Али Ахмаду?
– Нет, – мелко закивал головой тот, утирая слёзы рукавом халата, – Нет! Я опечален, что не смогу прочесть перед ликом светлого хана свои газели. Когда нам всем ещё выпадет возможность осчастливить великого хана своим творениями? Возможно, эта смерть станет для него дурным воспоминанием на всю жизнь, и он никогда больше не устроит нового состязания поэтов у себя во дворце! Послушай, прохожий, – проворно схватил меня за руку незнакомец. – Хочешь, я прочту тебе свои газели! У меня есть ещё рубаи и касыды! Давай, я прочту тебе их! Мне не нужно никакой платы! Если ты станешь внимать мне, это будет уже достаточная награда для меня!
Я вырвал руку и, скрывая ярость, сдержанно поблагодарил стихотворца за оказанную мне честь. Да, поэты подобны шакалам, что выкупались в бадье с радужными красками и возомнили себя павлинами! Хватит на сегодня стихов!
Часть вторая. Книга сомневающихся.
Глава четвёртая, в которой доктор Иаков-бен Захариа остаётся твёрд в своей вере
Размышляя подобным образом, я догнал своего хозяина, купца Рахматулло, и мы вместе вышли за ворота ханского дворца. За дворцовыми воротами мы заметили огромную, яростную толпу, собравшуюся у тела почтенного Али Ахмада, которого следовало придать земле в день смерти по обычаям правоверных. В свете факелов мелькнули лица этих людей, горящие лютой яростью. В эту минуту я осознал, что злоключения сего проклятого дня ещё не окончены.
– Вот, взгляните, рабы Аллаха! – вопил один из собравшихся. – Взгляните, вот лежит наш соловей Бухары, отравленный мерзким ядом, что приготовил для него злобный китайчонок! Взгляните, правоверные, на нашего соловья! Он любил простых людей, и его руки всегда были в мозолях и царапинах! – продолжал говоривший, быстро взглянув на тело, завернутое в саван, на свесившуюся вниз ладонь. – А те, чьи руки изнежены, приготовили для него ядовитое снадобье! Подать сюда, китайчонка!
– Подать китайчонка! – подхватило ещё несколько голосов.
– О великий Аллах! – укоризненно покачал головой мой хозяин. – Как же быстро распространяются в Благородной Бухаре слухи! Особенно, если некто помогает им расползаться, будто змеям и скорпионам! – добавил он тише.
– Сегодня китайцы отравили соловья Бухары, а завтра отравят воду во всех колодцах! – всё звучали голоса на площади.
– А помогут им в этом подлые яхуди! – подлил кто-то масла в огонь.
– Китайцы отравили почтенного Али Ахмада, а подлые яхуди великого амира Тимура!
– Видно мало великий амир Тимур сжёг яхуди в их Иблисовой синагоге в Бурсе! 13
– Подать сюда врача-яхуди! Он не смог спасти нашего соловья!
И в это время я разглядел в толпе чью-то связанную фигуру в высокой шапке. Такие шапки носили в Благородной Бухаре лишь яхуди, дабы правоверные, завидя их издали, не могли сказать им по ошибке: «Мир вам», поприветствовав, словно единоверцев.
Приглядевшись, я понял, что это доктор Иаков – бен- Захариа. Как он попал сюда! Не настолько же он обезумел, чтобы самому выйти к этим озлобленным людям?
13
Согласно одному, как указывал французский биограф Тамерлана Жан-Поль Ру, «малонадёжному преданию» войска Тимура, взяв в августе 1402 г. турецкий город Бурса, загнали всех проживавших в городе иудеев в синагогу, которую затем подожгли.
– Скажи, кафир, откуда ты вернулся? – обратился притворным елейным голосом тот самый человек, что твердил о натруженных руках покойного поэта Бухари, бывший, по-видимому, главарём погромщиков.
Доктор в ответ хранил молчание. Заданный вопрос был старой, испытанной хитростью тех, кто заставлял яхуди силой перейти в нашу правую веру.
Если бы врач ответил: «Я вернулся из дворца великого хана» или «Я вернулся из своей синагоги», то все присутствующие стали бы кричать: «Ага, он вернулся, вы слышали, он вернулся в нашу правую веру, он обернулся в ислам!» Вот почему, не желая расстаться с верой отцов, Иаков бен Захариа лишь молчал.