Соловки
Шрифт:
— А свое что-нибудь строили в доках?
— Как же, теперь пароход «Надежду» сами здесь соорудили. Винты для пароходов делаем. Скоро и машины станем производить. Дай срок — все будет!
— Ну, а с чего наместник работает там вместе с простыми матросами?
— У нас первое дело — пример. Как гостиницу строили — сам архимандрит камни таскал. Кирпичи на тачках возил. Труд — дело святое, всякому подобает. Не трудишься, так и хлеба не стоишь!
— Экое богачество, — удивлялся рядом крестьянин. Видимо, что Промыслом Господним все!
— И что чудно, братец
— Вот, монашек, по-ихнему в больших чинах состоит, — а тоже канат тянет!
— Дома-то как почну рассказывать — уши развесят. Поди, на тот год полсела сюда вдарится!
Тут же мы побывали и в сараях лесопильного двора. Везде чистота, порядок. Работа кипит, но шума не слышно, и суеты не видать. Монахи работают рядом с богомольцами, под общим надзором небольшого приземистого иеромонаха, тоже не ограничивающегося одним наблюдением.
Весь этот монастырь показал мне то, чем могло бы быть русское крестьянство по отношению к труду и производительности, если бы попеременно его не давило то иго монгольское, то безвыходное крепостное состояние.
XXIII
У благочинного
Благочинный церквей Соловецкого монастыря, отец Феодосии, оказался моим архангельским знакомым. Я посетил его келью. Та же простота обстановки, что и у остальных монахов.
— Часто, я думаю, поминаете Архангельск, — все же там веселее, чем тут?
— Нет, монаху место в монастыре. Как жил я в Соловецком подворье, в Архангельске, так не знал, куда и деваться от скуки. Ходил, бывало, по келье, а на улицу и выглянуть боялся, потому там миряне. На монаха, что на дикого, смотрят: куда-де затесался? Ну, и сторонишься. В монастыре я только и отдохнул. Мы ведь все так. Думаете, те иноки, что на подворье в городе живут — довольны своею участью? Нет, они лучше на самую тяжелую работу в монастырь пойдут, чем там оставаться. Беда это, особливо коли день праздничный. Народ ходит, и все-то на тебя, что на зверя заморского, смотрит. Да и соблазна там больше. Здесь ничего не видишь — и не искушаешься, а там трудно!
— Все же есть такие, что в город бы с радостью поехали?
— Есть-то есть… Да мы их туда не пустим… Что за монах — если он в мир стремится. Надел рясу, да принял пострижение, так и сиди в келье — работай да молись, а о мире и позабудь думать, потому тебя заживо похоронили, ты это и памятуй. Нет, такого народа мы не пошлем туда. В город из монастыря идут самые надежные люди, чтобы обители нашей не посрамили. И то ныне имя монаха, словно клеймо Каиново, стало.
— Расскажите мне о чинах монашеских. Я слышал, что у вас пострижение дается не легко!
— Да… У нас послушниками по семи-восьми лет бывают. Рясофорными монахами — восемь лет, а до манатейного монаха и пятнадцать лет прослужишь. А прав повышение никаких не дает: разве что жалованье побольше. Иеромонахи, которые особенные должности занимают, получают рублей по 50-ти в год, остальные от 40 до 25 р.; простые монахи по 10, 6, 5 рублей, ну, а рясофорные, поди, и рубля в треть не получат.
—
— Прежний получал 4500 руб., новый отказался, только 3000 руб. взял. Он у нас простую жизнь любит. Во всем себе отказывает. Ну, и строг тоже. Хорошо это… Дурно, ежели пастырь слишком стадо свое распустит. Большое нестроение из этого происходит…
— Правда ли, о. Феодосии, что богомольцев у вас с каждым годом меньше становится?
— Это правда. Но все же ныне хотя их и меньше, а кадка для приношений полна.
— Какая кадка?
— А у св. Зосимы стоит.
— Т. е. кружка?
— Нет, кадка, т. е. целый бочонок. Уж мы ее и опростали в этом году раз — а вновь наполняется!
— А от казны монастырь получает что-нибудь?
— Да 1200 р. в год берем!
— При ваших доходах это ведь совершенно лишнее!
— Отчего же не брать, все в пользу св. обители.
— Монастырь сам легко бы мог в казну платить подати!
— Подати?.. Это зачем же! Неслыханное дело, чтобы монахи подати платили. Мы не от мира сего!
— Богомольцы к вам одним путем через Архангельск направляются?
— Нет. Идут и через Кемский уезд. Теперь вот 600 человек в Суме сидят — шкун ждут, чтобы в монастырь переправиться. Ничего, пусть посидят. Все жители Сумы покормятся!.
О. Феодосии в простоте души смотрел на богомольцев, как на доходную статью. Так, впрочем, смотрит на них большинство монахов. До Сумы, как оказалось, эти богомольцы шли пешком из Петербурга и Новгородской губернии. Ежегодно сюда направляются из Архангельска до 12 000 чел. (это преимущественно крестьяне Вологодской, Вятской и Пермской губ., также и архангельцы), из Онеги до 690 ч. (олончане, новгородцы), из Кеми до 1300 ч. (кемляне, корелы, петербуржцы и псковичи).
— Я слышал, что в доках за работу вы дорогонько берете?
— Мы берем дорого? Нет, у нас англичане были и те удивлялись дешевизне. Мы за то, чтобы ввести в док и вывести из дока судно, с разными исправлениями, берем 100 р., и за то, чтобы снять судно с места крушения, тоже — 100 р. А нам только развести пары да выйти лишь из гавани обходится в 70 р. Вы говорите, что у нас дорого. А вон как Беломорская компания содрала с военного корвета «Полярная Звезда» за самые ничтожные исправления 6000 р., это уж грабеж. У нас бы за то же больше 500 р. не взяли. На то они, впрочем, немцы, а немцам закон не писан. Мы бедным судохозяевам-поморам и даром чиним суда, памятуя заповедь Христову. Про нас много лишнего рассказывают!
— Ну, а относительно работ у вас как? Все ли обязаны трудиться?
— Все беспрекословно. Да оно и не трудно, потому ведь мы из мужичков. У нас так искони ведется. Царь Петр сюда духовника своего Иону присылал. Что ж? — Ведь он в Соловках поваром был. Примерно, я благочинный, ну, а пошлют меня камень тесать, я и пойду. Бывали примеры! Потому это не работа, а «послушание». На свв. Зосиму и Савватия работаем. Коли кому работы не назначат, так он сам начнет либо ложки делать деревянные, либо образки рисовать. Продаст все это, а деньги в казну нашу вложит!