Сомнительная полночь (сборник)
Шрифт:
Маркхэм дождался, пока скроется последний из них, потом обнял Вивиан. У него было странное чувство, что он впервые снова прикоснулся к живой женщине — спустя сто сорок шесть лет.
Какой-то слабый звук, раздавшийся поблизости, заставил его вздрогнуть. Это была Марион-А; она аккуратно укладывала то, что осталось от Пола Мэл-лориса, в большой каменный саркофаг египетской принцессы рядом с трогательно легким телом Шоны.
— Можно мне поговорить с вами наедине пару минут, Джон?
— Извини,
Марион-А подошла к ним:
— Я не задержу его долго. Вы понимаете? Я думаю, вы будете очень счастливы, Вивиан. Я надеюсь, что вы будете очень счастливы. Думаю, что теперь я понимаю, что такое счастье и надежда.
Вивиан взяла Марион-А за руку:
— Я тоже теперь поняла многие вещи, которых раньше не понимала. Но любовь всегда будет выше любых определений. Прощай, Марион. Я никогда этого не забуду. — Неожиданно она наклонилась и прикоснулась губами к руке Марион. Потом повернулась к Маркхэму: — Думаю, надо пойти и посмотреть, что замышляет этот проказник, Проф, Хиггенс, — как бы между прочим сказала она. — Мне, наверное, надо приструнить его, а то он начнет проповедовать философию толпе усталых людей.
Маркхэм смотрел, как она твердым шагом идет по Галерее, которая медленно наполнялась серым светом рассвета.
— Что происходит? — спросил он удивленно.
Марион-А улыбнулась неподвижной улыбкой:
— Ничего особенного… Итак, Освободительная Армия все-таки победила, Джон. Я думала, что это невозможно. А теперь мы подошли к концу.
— Это не конец, — сказал Маркхэм. — Это, наоборот, — начало. Начало нового будущего.
— Не для меня, Джон. Для меня осталось только прошлое. Я принадлежу ему.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что сказал Соломон, — это правда, или отчасти правда. У меня больше нет цели, хотя какое-то время она была общей с вашей. Для меня нет места в мире, который вы собираетесь создавать, Джон. Возможно, что для меня не будет места ни в каком другом мире. Вы показали мне, как стать больше, чем андроид, но я всегда буду меньше, чем человек.
— Глупости! — сказал он почти зло. — Для тебя есть место в нашем мире, Марион. Вместе со мной. Я…
— Пожалуйста, Джон, выслушайте меня. Вы теперь принадлежите Вивиан, и я думаю, она сделает вас счастливым. Но дело в том — и это самое странное, хотя точно я ничего не знаю, — что я тоже люблю вас, по-своему.
— Марион…
— Пожалуйста! — голос у нее стал низким и дрожал. — Пожалуйста, ничего не говорите, дорогой Джон. Я научилась беречь иллюзии. И меня это радует, поэтому я не прошу ничего больше.
— Скажи, по крайней мере, почему мы так разговариваем?
— Потому, — медленно начала Марион-А, —
— Что это за клятва?
— Дорогой Джон, я бы попросила вас сделать кое-что для меня. Я хотела бы, чтоб вы сказали: «Марион, моя дорогая, ты знаешь, что такое счастье». А потом я хочу, чтобы вы ушли, ушли не оглядываясь.
Вдруг Маркхэм все понял, как понял и то, что ничего нельзя изменить.
На секунду он обнял Марион-А. На секунду его губы почувствовали теплую ровную поверхность ее лба. Потом он сказал:
— Марион, моя дорогая, единственная, если ты научилась понимать, что такое счастье, то меня ты научила понимать, что такое любовь.
Потом он повернулся и быстрым решительным шагом пошел к двери. Сзади раздался выстрел, и Египетскую Галерею осветила невероятно яркая вспышка; потом все снова погрузилось в полумрак.
Позади него лежал мир смерти и тьмы, мир, полный секретов недавнего и далекого прошлого. Впереди был мир рассвета. Мир жизни и света, который стоял, как всегда, на грани непредсказуемого будущего.
И пока он шел к этому миру, на голоса поющих людей, к ясному красному восходу, яркий, бесконечный калейдоскоп вспыхнул в его мозгу.
Он снова увидел — с живой реальностью мечты — Кэйти, малыша Джонни и Сару. Их крошечную цитадель — дом в Хэмпстеде. Все это было чудесно и, хотя и потеряно, помогло ему обрести веру и смелость, чтобы занять место в этом мире, который, подобно любому другому, не мог полностью отказаться от ценностей прошлого.
Наконец он увидел Марион-А такой, какой она была, когда он увидел ее впервые. И он знал, что она тоже стала частью того живого прошлого, в котором она и Кэйти — странный двойной образ — предлагали ему дар свободы. Будущее без теней…
И неожиданно на сердце у него стало легко. Маркхэм вышел на широкие ступени Музея, бросил взгляд на розовеющее небо, а потом перевел его на Вивиан, что ждала его рядом с Проф. Хиггенсом.
Проф. что-то говорил людям, которые уже начали гордиться тем, что когда-то их называли Беглецами. Маркхэм не смог удержаться от иронической улыбки, услышав последние слова Проф. Хиггенса.
— Сегодня — Лондон, — сказал Проф., радостно искажая цитату из почти забытого тирана двадцатого столетия, которого звали Адольф Гитлер. — Сегодня — Лондон, а завтра — весь мир!