Сон №9
Шрифт:
Я пишу это не для того, чтобы получить твое сочувствие или прощение. Такие вещи ни прощению, ни сочувствию не подлежат. Но эти воспоминания даже теперь не дают мне спать, и разделить их с тобой – единственный известный мне способ облегчить их тяжесть. Я хочу выздороветь. То есть…
…по тому, как смята бумага, ты можешь понять – или не можешь? – что я скомкала это письмо и бросила в корзину. Не целясь. И что же? Оно попало прямо внутрь, даже не задев за край. Кто знает? Возможно, это тот самый случай, когда суеверие срабатывает. Пойду суну его под дверь доктору Судзуки, пока снова не передумала. Если захочешь позвонить мне,
Время на «Фудзифильме» приближается к четырем. Как правильно реагировать на новость о том, что твоя мать хотела тебя убить? После трех лет молчания. Я привык к тому, что матери нет рядом, что она где-то там, но не слишком близко. Так не чувствуешь боли. Если же что-то сдвинуть, боюсь, боль снова будет мучить меня. Единственный план, который приходит мне в голову: «Не Делать Ничего». Если это побег от реальности, пусть так. Я вырежу на резиновом штампе: «Бегу от реальности» – и это будет моим официальным ответом. Я не могу смириться с тем, что мой отец «нигде», но то, что моя мать «где-то там», меня вполне устраивает. Я-то знаю, что имею в виду, даже если не могу выразить это словами. Таракан все еще борется. Мне хочется на него посмотреть. Подбираюсь к холодильнику – ну и сыро сегодня. Звездочки на мотеле вздрагиваю!, когда я поднимаю его с пола. Таракан в панике. Какая-то часть меня хочет его освободить, другая требует его немедленной смерти. Заставляю себя заглянуть внутрь. Бешено крутятся усики, яростно подняты крылья! Это зрелище настолько отвратительно, что я роняю мотель – он приземляется на крышу. Теперь Таракан умирает вверх ногами – бедный блестящий ублюдок,– но прикасаться к мотелю руками больше не хочется. Ищу что-нибудь, чем его можно перевернуть. Копаюсь в мусорном ведре – с опаской, вдруг там сидит Тараканий Братец – и нахожу расплющенную коробку из-под Кошкиного печенья. В четверг, прочитав письмо, я отложил его в сторону и лежал, ничего не делая, уж не знаю, как долго. Я уже собирался перечитать его, как появилась Кошка – прыгнула ко мне на колени и показала свое плечо. Запекшаяся кровь, голая кожа – выдран клок шерсти.
– Ты влезла в драку?
На минуту письмо забывается. Я не умею оказывать первую помощь, тем более кошкам, но, наверное, рану следует продезинфицировать. Конечно же, у меня нет ничего похожего на антисептик, поэтому я спускаюсь вниз и спрашиваю у Бунтаро.
Бунтаро останавливает кассету в тот момент, когда «Титаник» поднимается килем вверх и люди падают с длиннющей палубы, вынимает сигарету из пачки «Кастера» и закуривает, не предлагая мне.
– Молчи. Получив еще одно письмо от таинственного адвоката в юбке, в котором говорится, что все кончено, он так подавлен, что решает вспороть себе живот, но у него есть только лишь маникюрные ножницы, поэтому…
– У меня там раненая кошка.
– Бунтаро мрачнеет.
– Что-что, парень?
– Раненая кошка.
– Ты держишь в моей квартире животных?
– Нет. Она заходит, только когда хочет есть.
– Или когда ей нужна медицинская помощь?
– У нее просто царапина. Нужно смазать чем-нибудь дезинфицирующим.
– Эйдзи Миякэ – звериный доктор.
– Бунтаро, ну пожалуйста.
Он, ворча, роется под кассой. Вытаскивает пыльную красную коробочку, отчего ему под ноги валится куча всякого хлама, и протягивает мне.
– Не замажьте кровью татами.
«Паразит, жадюга, небось стриг деньги на новый татами с каждого жильца, а на самом деле не менял его с шестьдесят девятого года!» – не этими словами отвечаю я своему домовладельцу и благодетелю, нашедшему работу. Я просто смиренно киваю.
– Кровь уже не течет. Там только ранка, которую нужно обработать.
– Как эта кошка выглядит? Может, моя жена знает ее хозяина.
– Черная, лапы и хвост белые, клетчатый ошейник с серебряной пряжкой.
– Ни адреса хозяина, ни имени?
– Я отрицательно качаю головой.
– Спасибо вам.– Начинаю отступать.
– Не очень-то к ней привязывайся,– кричит Бунтаро мне вслед.– Помни пункт договора: «Вы не будете держать никаких животных, кроме кактусов».
Обернувшись, смотрю на него сверху вниз:
– Какого договора?
Бунтаро гадко усмехается и хлопает себя по лбу.
Закрываю дверь капсулы и принимаюсь за Кошку. Гамамелис наверняка жжет ее – нас с Андзю он всегда жег, когда Пшеничка мазала нам царапины,– но Кошка даже не вздрагивает.
– Девочкам не пристало ввязываться в драки,– говорю я ей.
Выбрасываю ватку и возвращаю Бунтаро его аптечку. Кошка устраивается поудобнее на моей кжате [42] . Странно. Из всех людей Кошка выбрала меня, чтобы о ней позаботиться, меня, а не кого-то еще.
Над стойкой для заявлений появляется голова. Она принадлежит долговязой девчонке лет одиннадцати, одетой в спортивный костюм с изображениями Микки и Дональда и с красными бантами в волосах. Ее глаза просто огромны.
42
Свободная рубашка.
– Добрый день,– говорит она.– Я шла по указателям. Это бюро находок?
– Да,– отвечаю я.– Ты что-нибудь потеряла?
– Мамочку,– говорит она.– Она постоянно уходит без моего разрешения.
Я неодобрительно хмыкаю.
– Тебя можно понять.
Что мне делать? В своем рассказе Суга опустил главу о потерявшихся детях; сам он ушел за тележкой в другое крыло вокзала. Госпожа Сасаки на обеде. Где-то мамаша бегает в истерике, представляя себе колеса поезда и похитителей, промышляющих донорскими органами. Я в растерянности.
– Почему бы тебе не залезть на стойку,– говорю я девочке.
Она взбирается наверх. Так. Что мне делать?
– Вы не хотите спросить, как меня зовут? – спрашивает девочка.
– Конечно, хочу. Как тебя зовут?
– Юки Тийо. Вы не хотите вызвать мамочку по большому громкоговорителю?
– Конечно, конечно.
Иду в боковой кабинет. Госпожа Сасаки упоминала о громкоговорящей системе оповещения, но Суга никогда не показывал мне, как ею пользоваться. Повернуть этот ключ, щелкнуть этим выключателем. Надеюсь, все правильно. Под надписью «Говорите» зажигается зеленый огонек. Я откашливаюсь и наклоняюсь к микрофону. Над Уэно Разносится звук моего кашля. Когда Юки Тийо слышит свое имя, она чуть не лопается от гордости.
Я горю от смущения. Юки Тийо изучает меня взглядом.
– Итак, Юки. Сколько тебе лет?
– Десять. Но мамочка запрещает мне разговаривать с незнакомыми.
– Но ты уже говорила со мной.
– Только потому, что мне нужно было, чтобы вы позвали мамочку.
– Ты неблагодарный ребенок.
Я слышу шаги Аоямы, затем вижу его самого. Его ботинки, его ключи.
– Ты! Миякэ!
Очевидно, я по уши в дерьме.
– Добрый день…
– Не надо мне никаких «добрых дней»! С каких это пор ты уполномочен делать сообщения по громкой связи?