Сон №9
Шрифт:
практически ко всему. Вокзал Уэно – это наша жизнь, Миякэ. Ты служишь ему, он служит тебе. Он обеспечивает твой карьерный рост. Тебе оказана честь на время стать деталью этого механизма. Я и сам начинал с должности низкой, как у тебя, но пунктуальностью, упорством, неподкупностью…
Звонит телефон, и я перестаю для него существовать. Лицо его вспыхивает, как лампочка большой мощности, в голосе – радостное возбуждение:
– О, господин! Какая честь… да… в самом деле… в самом деле… вполне. Превосходное предложение. Осмелюсь добавить… да, конечно. Безусловно… в членских взносах? Бесподобно… превосходно… могу ли я предложить… в самом деле. Перенесено на пятницу? Как это верно… мы все с огромным нетерпением ожидаем известий о том, как мы поработали. Спасибо… вполне… Могу ли я…– Аояма вешает трубку и тупо на нее смотрит.
Вежливо покашливаю.
Аояма поднимает взгляд.
– На чем я остановился?
– Детали и неподкупность.
– Неподкупность.– Но мысли его уже далеко. Он закрывает глаза и потирает переносицу.– Твой испытательный срок – шесть месяцев. В марте тебе представится возможность сдать экзамены для служащих Японской железной дороги. Значит, тебя наняла госпожа Сасаки. Вот уж кто не образец для подражания. Из тех, кто хочет быть и женщиной и мужчиной в одном лице. Не ушла с работы даже после замужества. Муж у нее умер – печально, конечно, но люди умирают каждый день, это еще не повод Для того, чтобы метить на мужскую должность в качестве компенсации. Итак, Миякэ. Избавься от своего акцента. Слушай дикторов Эн-эйч-кей [25] . Вытряхни мусор из мозгов. В мое время средние школы готовили тигров. Сейчас они выпускают павлинов. Ты свободен.
25
Национальная телерадиокомпания, аналог британской Би-би-си.
Я кланяюсь и закрываю за собой дверь, но он уже не смотрит в мою сторону. Рядом с кабинетом никого нет. Сбоку от стены стоит поднос. Сам себе удивляясь, я открываю крышку чайника и плюю в него. Должно быть, стресс.
Бюро находок – неплохое место для работы. Приходится носить малопривлекательную униформу сотрудника Японской железной дороги, но рабочий день заканчивается в шесть, а по линии Кита-Сэндзю вокзал Уэно находится всего в нескольких станциях от Умэдзимы, откуда до «Падающей звезды» рукой подать. В течение шестимесячного испытательного срока я буду получать жалованье раз в неделю, что вполне меня устраивает. Мне повезло. Эту работу нашел для меня Бунтаро. Когда я в прошлую пятницу вернулся из «Пан-оптикона», он сказал, что слышал, будто здесь может открыться вакансия: не заинтересует ли это меня? «Еще бы!» – ответил я и не успел оглянуться, как уже проходил собеседование с госпожой Сасаки. Дама суровая и бывалая – токийский вариант моей бабушки,– она, однако, поговорив со мной полчаса, предложила мне это место. Утром я составляю каталоги – наклеиваю этикетки с данными о дате/времени/номере поезда на предметы, собранные кондукторами и уборщиками на конечных станциях, и укладываю их на соответствующую металлическую полку. Госпожа Сасаки заведует бюро находок и сидит в боковом кабинете, где разбирается с ценными предметами: бумажниками, платежными картами, драгоценностями – всем, что должно регистрироваться в полиции. Суга учит меня обращаться с вещами, не имеющими особой ценности, которые хранятся в заднем помещении.
– Здесь не так много естественного света, да? – говорит Суга.– Но можно легко определить, какой сейчас месяц, по тому, что сюда попадает. С ноября по февраль – лыжи и сноуборды. В марте – дипломы. В июне – завал свадебных подарков. В июле – горы купальников. С хорошим дождичком приносит сотни зонтов. Работа не самая вдохновляющая, но все лучше, чем носиться по авторемонтной площадке или развозить пиццу, имхо.
После обеда я сижу за стойкой, ожидая тех, кто придет заявить права на свою собственность, или отвечаю на звонки. В часы пик, разумеется, дел больше всего, но часов с трех пополудни работа скорее напоминает отдых. Самый частый посетитель – мои воспоминания.
Листья такие зеленые, что кажутся синими. Мы с Андзю играем в гляделки: пристально смотрим друг на друга, и тот, кто заставит другого улыбнуться и отвести взгляд, выигрывает. Я корчу Андзю рожицы, но ей нипочем. В ее глазах Клеопатры пляшут бронзовые искорки. Она выигрывает. Она выигрывает – как всегда,– приблизив свои широко раскрытые глаза к моим. Потом возвращается на свою ветку и сквозь лист смотрит на солнце. Закрывает солнце растопыренной ладошкой. Небольшая перепонка между большим и указательным пальцами ее руки наливается ярко-красным цветом. Она смотрит на море.
– Сейчас будет прилив.
– Отлив.
– Прилив. Твой камень-кит уже ныряет.
Мои мысли заняты чудесными футбольными подвигами.
– Я раньше действительно верила в то, что ты рассказывал про камень-кит.
Крученые подачи и стремительные броски вниз, чтобы отбить головой.
– Ты нес такую чушь.
– А?
– Про то, что он волшебный.
– Кто волшебный?
– Камень-кит, глухота!
– Я не говорил, что он волшебный.
– Говорил. Ты говорил, что это настоящий кит, которого бог грома превратил в камень, и что однажды, когда мы подрастем, мы поплывем к нему, и, как только мы на него ступим, заклятие исчезнет, и он будет так благодарен, что отвезет нас, куда мы пожелаем, даже к Маме и Папе. Я так сильно старалась представить себе это, что иногда даже видела, будто в телескоп. Мама надевала жемчужное ожерелье, а Папа мыл машину.
– Я никогда ничего такого не говорил.
– Говорил, говорил. И на днях я поплыву к нему.
– Никогда, ни в коем случае, ты не заплывешь так далеко. Девчонки не так хорошо плавают, как мальчишки.
Андзю лениво пытается пнуть меня в голову.
– Я легко могу туда доплыть!
– В мечтах. Это очень далеко.
– В твоих мечтах.
Волны разбиваются о серый китовый бок.
– Может быть, это действительно кит,– высказываю я предположение.– Окаменелый.
Андзю фыркает.
– Это просто кусок скалы. Он даже не похож на кита. В следующий раз, когда мы пойдем на секретный пляж, я доплыву до него – вот увидишь,– заберусь на него и буду над тобой смеяться.
Паром на Кагосиму уползает за горизонт.
– Завтра в это время…– начинаю я.
– Да, да, завтра в это время ты будешь в Кагосиме. Вы встанете очень рано, чтобы успеть на паром и приехать в начальную городскую школу к десяти утра. Третьи классы, потом вторые, потом ваш матч. Потом вы пойдете в ресторан при девятиэтажном отеле, будете есть и слушать, как господин Икэда объясняет, почему вы проиграли. А в воскресенье утром вернетесь обратно. Ты мне это уже миллион раз говорил, Эйдзи.
– Что ж поделать, если ты завидуешь.
– Завидую? Тому, как одиннадцать вонючих мальчишек гоняют мешок с воздухом по колено в грязи?
– Раньше футбол тебе нравился.
– Раньше ты мочился на футон.
– Ох.
– Ты завидуешь, что я еду в Кагосиму, а ты – нет.
– Андзю высокомерно молчит.
Скрип дерева. Я не ожидал, что Андзю так быстро потеряет интерес к нашему спору.
– Смотри,– говорит она.
Андзю поднимается во весь рост, расставляет ноги, пытаясь встать поустойчивей, отпускает руки…
– Прекрати,– говорю я.
И моя сестра прыгает в пустоту
Крик вырывается из моей груди
Андзю проносится мимо и со смехом приземляется на ветку внизу, а потом снова ныряет вниз – к следующей ветке. Она исчезает в листве, но смех ее слышится еще долго.
Стрелки «Фудзифильма» показали два часа и двинулись дальше. Ночь, как она есть, набита минутами; но они одна за другой истекают. Моя капсула набита Хламом. Посмотрите значение слова «хлам» в словаре, и вы получите картинку моей капсулы над «Падающей звездой». Жалкая колония в империи Хлама. Старый телевизор, футон из рисовой соломы, складной столик, поднос с разрозненной кухонной утварью, спасибо жене Бунтаро, чашки с грибковыми культурами, ревущий холодильник с хромированными нашлепками. Вентилятор. Стопка журналов «Скрин», от которых избавился Бунтаро. С Якусимы я привез только рюкзак с одеждой, «Дискмен» [26] , диски с записями Джона Леннона и гитару. В день моего приезда Бунтаро посмотрел на нее с опаской.
26
Мини-плеер для компакт-дисков фирмы «Сони».