Сон №9
Шрифт:
Аи смотрит на меня. Я представляю, каким ее лицо будет в глубокой старости и каким оно было, когда она была совсем маленькой девочкой. Я никогда никому не смотрел в глаза так долго с тех пор, как мы с Андзю играли в гляделки. Будь это в кино, а не в «Макдональдсе», мы бы поцеловались. А может, то, что не поцеловались, сближает нас еще больше. Преданность, печаль, хорошие новости, плохие дни.
– Хорошо,– наконец произношу я, и Аи не спрашивает: «Хорошо что?»
Она ногтем стирает защитный слой с карточки «Мак-Териакибургера».
– Смотри. Я выиграла коробку с детским обедом и заводной индюшкой. Наверняка это добрый знак. Ты разрешишь купить тебе новую бейсболку?
– Эту мне подарила Андзю,– отвечаю я, прежде чем успеваю передумать.
Аи хмурится.
– Кто это?
– Моя сестра-двойняшка.
– Аи хмурится еще больше.
– Ты говорил, что был единственным ребенком.
– Отступать поздно.
– Я солгал. Только один раз. И хочу это исправить. У меня еще целая куча вещей, чтобы тебе рассказать: я встретился с дедом – спасибо объявлению, дать которое ты мне посоветовала,– а потом приходили моя мачеха и сводная сестра.
Аи кипит от гнева:
– Это так похоже на тебя, Миякэ!
– Я пытаюсь понять.
– Что похоже?
Аи стучит себе по лбу костяшками пальцев.
– Ладно, ладно. Начни с сестры-двойняшки. А потом про мачеху. Давай.
…Около полудня я плыву в «Падающую звезду», лучась радостью, как световая волна. Сегодня у Аи занятия до самого вечера, но она зайдет ко мне в капсулу завтра… Среда – приходится остановиться, чтобы вспомнить, какой сегодня день недели. Я думаю об Аи девяносто девять раз в час. Было смешно, когда мы прощались в Синдзюку,– мы безнадежно заблудились, потому что я шел за ней, а она – за мной. Сегодня прогулка от станции Кита-Сэндзю доставляет мне удовольствие. Кусты, осенние деревья, чмокающие леденцами дети в колясках – сегодня они скрашивают это уродливое болото под названием Токио.
– Доброе утро, Эйдзи-кун,– весело говорит Матико.– От тебя несет сыром.
Она смотрит фильм Бита Такэси [129] , снятый на Окинаве.
– Хороший режиссер, но только нужно быть очень классным актером, чтобы играть плохие роли.
Матико показывает мне отпускные фотографии и дарит одну, которая мне понравилась: апельсиновая роща на склоне укутанного туманом холма. Мы разговариваем о «Нероне». Матико умеет заставить меня почувствовать себя интересным – я чуть не рассказываю ей про Аи, но не хочу показаться сентиментальным, и, кроме того, рассказывать пока особенно не о чем, поэтому я залезаю к себе в капсулу.
129
Настоящее имя – Такэси Китано (род. 1947), известный японский актер и режиссер.
– Эйдзи-кан! Я забыла вам отдать! Сегодня утром принесли.
Я спускаюсь взять пакет – маленький пухлый конверт, меньше просто не бывает. Адресат – господин Фудзин Ёда – кто это? – проживает в Хакодатэ на Хоккайдо. На лицевой стороне конверта штамп: «АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН». На обороте в графе «ОТПРАВИТЕЛЬ» на приклеенном ярлычке написаны мое имя и адрес.
– Что-то не так? – спрашивает Матико.
Я оставляю свои догадки при себе и отвечаю:
– Ничего.
И все же что-то не так – я его не отправлял. Когда я поднимаюсь наверх, изодранное кухонное полотенце вытесняет из головы таинственный пакет – Кошка, очевидно, рассердилась, что ей пришлось провести ночь в одиночестве. Я надеюсь, она перестанет рвать все подряд, прежде чем доберется до моих рубашек. Я иду под душ, подбираю с пола клочья и наигрываю на гитаре «All You Need Is Love» в версии Хаулин-Вулфа. Я должен бы падать от усталости, но сна ни в одном глазу. Вспоминаю про пакет. Вскрываю. Внутри лежит лазерный диск, завернутый в письмо. Я выковыриваю в стакан немного льда из контейнера и наливаю воды. Люблю постукивание тающих кубиков льда.
Токио, 1 октября
Меня зовут Кодзуэ Ямая. Каким бы неправдоподобным или жестоким ни показался вам мой рассказ о последних девяти годах моей жизни, я прошу вас дочитать его до конца. Вы держите в руках мое завещание. Я прошу вас стать моим законным душеприказчиком.
Заканчивать просто, но любое начало – это конец чего-то другого, что началось еще раньше. Я решила начать с одного вечера в сезон дождей, девять лет назад. В те дни меня звали Макино Матани. Это была домохозяйка с двухлетним сыном, ее муж был владельцем компании, которая занималась финансовыми операциями. Она сама недавно закончила коммерческий факультет в престижном женском колледже в Кобэ. На Новый год она обменивалась поздравительными открытками с подругами по колледжу, которые были замужем за дантистами, судьями и государственными служащими. Обычная жизнь. Я отчетливо помню ее последние мгновения: мой сын играл в пластмассовую железную дорогу, а я возилась в душевой – смывала разросшуюся за сезон дождей плесень. Слышно было, как по телевизору идут экстренные выпуски новостей о наводнениях и оползнях на западе Японии.
Раздался звонок. Я приоткрыла дверь, и тут же на нее с разбега навалились трое мужчин и порвали цепочку, которой муж приучил меня пользоваться. Они потребовали сказать, где он прячется. Я потребовала сказать, кто они такие. Один из них сильно ударил меня по лицу – так, что выбил зуб.
– Мы исполнители по делу твоего мужа,– прорычал он,– и вопросы задаем мы!
Двое обыскивали дом, а третий смотрел, как я пытаюсь успокоить рыдающего сына. Он угрожал покалечить ребенка, если я не скажу, где мой муж. Я позвонила мужу на работу – мне ответили, что утром он звонил и сказался больным. Я позвонила на мобильный – номер отключен. Я позвонила на пейджер – тишина. Я была уже на грани истерики – головорез, что следил за мной, плеснул мне в стакан виски моего мужа, но я не смогла его проглотить. Мой сын смотрел на все это большими испуганными глазами. Двое других вернулись с коробкой личных вещей моего мужа и моими драгоценностями. Дальше стало совсем плохо. Мне рассказали, что мой муж задолжал больше пятидесяти миллионов иен одной кредитной организации, за которой стояла Якудза. В нашем страховом полисе было указано, что в случае его самоубийства все выплаты получит эта организация. В случае неуплаты долга наш дом со всем, что в нем было, становился ее собственностью.
– А это,– сказал самый жестокий из трех,– включает и вас.
Моего сына увели в другую комнату. Мне сказали, что я несу ответственность за долги своего мужа, избили и изнасиловали, сфотографировав это, чтобы «гарантировать повиновение». Я молча терпела эту пытку ради сына. Если бы я отказалась подчиняться, они бы разослали эти фотографии по всем адресам из моей записной книжки.
Месяц спустя я жила в комнате без окон где-то в районе Бураку в Осаке. Меня отправили в бордель; не позволялось ни поддерживать отношений с внешним миром, ни выходить из здания – ничего, кроме секса с клиентами. Возможно, вы не верите, что в Японии в двадцать первом веке существует сексуальное рабство. Вашему неведению можно позавидовать, но именно благодаря вашему неверию такое рабство и может безнаказанно процветать. Я сама не поверила бы, что «уважаемых» женщин можно превратить в проституток, но владельцы таких заведений – мастера своего дела. У меня отобрали все, что принадлежало моей прежней жизни и могло напомнить, кем я была,– все, кроме моего сына. Мне позволили взять с собой сына – чтобы не дать спастись с помощью самоубийства. Мои клиенты не только знали о том, что я пленница, они получали от этого дополнительное удовольствие; если бы это получило огласку, они стали бы соучастниками преступления. Последняя стена между мною и окружающим миром была, пожалуй, самой крепкой – этот феномен психологи называют «синдромом заложника»: убеждение, что я заслужила свою судьбу и в том, что со мной произошло, нет никакого «преступления». В конце концов, теперь я была «шлюхой» – разве имела я право навлекать позор на своих старых друзей или даже на свою мать и обращаться к ним за помощью? Пусть лучше они считают, что я скрылась за границу вместе с мужем-банкротом. На моем этаже жили еще шесть женщин, у троих были дети – младше, чем мой сын. Человек, который меня изнасиловал, был нашим сутенером – это у него мы должны были просить еду, лекарства, даже подгузники для детей. Еще он давал нам наркотики, в разумном количестве. И лично наблюдал, чтобы мы не приняли слишком большую дозу. Мы придумали себе новые имена, и через какое-то время прежняя жизнь оказалась отрезана от той, которую мы вели теперь. Мы все мечтали убить нашего хозяина, когда-нибудь потом, в будущем, когда выйдем на свободу, но все мы понимали, что никогда не посмеем вернуться в Осаку. Нам приходилось по очереди заботиться о детях, пока их матери работали. Наш сутенер сказал, что, как только мы отработаем сумму, которую задолжали члены наших семей, нас отпустят на все четыре стороны, поэтому, чем усерднее мы угождаем клиентам, тем быстрее выйдем оттуда. Осенью они выпустили девушку, которая проработала в борделе два года. Так мы думали.
Мое «освобождение» пришло раньше, потому что у меня случился нервный срыв. Клиенты жаловались сутенеру, что я не угождаю им. Сутенер поговорил со мной. Он мог быть добрым, если хотел. Это было еще одно его оружие. Он сказал мне, что договорился с моими кредиторами и ночью нас с сыном перевезут в другое заведение. Мы отметили это событие джином с тоником.
Я проснулась, завернутая в одеяло, в темноте, в духоте. Голова раскалывалась от алкоголя и наркотиков. Сына со мной не было. На мне была ночная рубашка, которую я носила в борделе. На какую-то секунду я подумала, что меня похоронили заживо, но потом, ощупав все вокруг, поняла, что нахожусь в багажнике какой-то машины. Я нашла домкрат, и в конце концов мне удалось выбраться. Машина стояла в запертом гараже. В боковом зеркале я увидела отражение сутенера и похолодела. Он спал. Потом я увидела, что у него нет носа. Кто-то сунул пистолет ему в ноздри и нажал на курок. Нигде не было и следов моего сына. Я побежала было, но не успела выбраться из гаража, как ко мне вернулась способность соображать. Я была неведомо где, без гроша в кармане; все, кто меня помнил, считали, что я исчезла. Мои бывшие хозяева решат, что меня похитила или убила та же банда, что убила сутенера. Поколебавшись, я вернулась и стала шарить по карманам его пиджака в надежде найти бумажник. У него в паху на ремне болталась дорожная сумка. В сумке лежала пачка банкнот по десять тысяч иен толщиной в несколько дюймов. Я никогда не видела столько денег. Выбравшись из гаража, я обнаружила, что нахожусь на огромной территории центральной больницы Осаки, в единственном месте, где бледная как смерть женщина в ночной рубашке могла затеряться.
Нет времени подробно рассказывать о последующих годах моей жизни. Год я провела в женских приютах и дешевых отелях. Банковские счета открыла на вымышленные имена. Смыслом моей жизни стало найти сына. О бывшем муже я не вспоминала. Я наняла частного детектива, чтобы собрать сведения о группировке Якудзы, которая удерживала меня в заточении. Через неделю детектив вернул аванс – его предупредили, что не следует соваться в это дело. Сочувствуя мне и ощущая свою вину, он в итоге предложил поработать у него секретаршей/бухгалтером. Это был умный деловой ход, потому что его клиентура на три четверти состояла из женщин, которые хотели проследить за своими мужьями, чтобы иметь возможность при разводе требовать больше денег. Они предпочитали обсуждать грязные подробности с женщиной. С супружеской неверностью как с гинекологией. Они рекомендовали наше агентство своим подругам, и дело процветало. Я начала сопровождать своего босса в расследованиях. Женщины – все равно что невидимки, даже для самых подозрительных мужчин. (Потом я выяснила, что организация, которой принадлежал бордель, уничтожила все компьютерные данные на меня и моего сына. Я пользовалась привилегией быть женщиной, которой не существует.) Жизнь в борделе закалила меня настолько же, насколько изуродовала. Через три года мой босс предложил мне стать его партнером, а когда рак, которым он был болен, в конце концов убил его, я взяла дело в свои руки. Все это время я собирала данные об организации, которая убила Макино Матани с сыном и создала Кодзуэ Ямая. Эта организация колоссальна по размерам, безымянна и многоголова. У нее нет названия.